Придя как-то вечером домой, я услышал кудахтаю-щий смех Мелани. «Тьфу, это еще что за новости?» — подумал я и открыл дверь в комнату. Пастор Марбах сидел возле Мелани и, очевидно, рассказывал что-то забавное. Когда я вошел, у обоих на лицах еще играла улыбка. Но она мгновенно погасла, и черты Мелани вновь приняли обычное непроницаемое выражение. Я не ревновал — боже упаси! — но почему-то мне все-таки было неприятно, что она с этим человеком весела, тогда как я всегда видел перед собой похоронную мину.
— Добрый вечер! — сказал я. — У вас тут весело.
— Добрый вечер, господин директор! — ответил Марбах.
О том, что меня называют «национальным советником», он как будто вовсе и не слыхал. До сих пор я не сказал с ним и двух слов, но тут мне представлялся случай дать ему ясно почувствовать мое превосходство.
— Над чем же вы так смеялись? — спросил я.
— Господин пастор кое-что рассказал мне, — ответила Мелани.
— Вам это было бы совсем неинтересно, — сейчас же добавил он и дерзко посмотрел мне в глаза.
— Почему же меня не могло бы заинтересовать то, что моя жена находит забавным, господин пастор?
— Потому что вы оба такие разные, совсем разные.
Не хватало только подобных намеков!
— Что вы хотите этим сказать? Говорите! — напустился я на него.
— Вы поняли, что я хотел сказать, господин директор, — отозвался он, и улыбка, появившаяся на его лице при первом моем вопросе, стала еще насмешливей.
— Я до сих пор полагал, — с ударением произнес я, — что пастор должен быть честным человеком и не играть словами.
— Я и не играю! И, будь мы одни, я бы высказался еще прямее. А так мне остается только откланяться. Но в любое время я в вашем распоряжении, господин директор.
— Не понимаю, почему присутствие моей жены мешает вам высказаться прямо.
К моему крайнему удивлению, Мелани меня поддержала.
— Право, господин пастор, — сказала она, — я тоже не понимаю, почему бы вам не сказать всего.
— Хорошо, — спокойно ответил Марбах, — как вам угодно. Ваша жена хочет помогать бедным, нуждающимся, это цель ее жизни. А вы хотите умножать ваши деньги, вы ищете власти и почестей, ну и наряду с этим… дешевых женщин! Вот видите, это как-никак разница!
Меня словно обухом по голове ударили. Сказать мне подобное не отваживался еще ни один человек. Я готов был схватить этого тощего нахала за шиворот и вышвырнуть из дому.
— Это дерзость! — закричал я. — Неслыханная дерзость! Вам платят не за то, чтобы вы совали нос в частную жизнь ваших сограждан и оскорбляли почтенных людей. Вы еще меня узнаете, будьте покойны!
Он пренебрежительно махнул рукой.
— Ваши угрозы меня не пугают. А за что мне платят, я знаю лучше вас!
— Вы здесь для того, чтобы печься о спасении душ ваших прихожан, а не для того, чтобы натравливать рабочих на хозяина и жену на мужа. Вы… вы… коммунист!
Марбах улыбнулся с видом превосходства, как человек, который с безопасного расстояния посмеивается над цепной собакой, злобно оскалившей зубы.
— То, что вы называете спасением души, составляет лишь часть Евангелия, кое я призван возвещать. А бедные нуждаются не столько в спасении души, сколько в башмаках, одежде и хлебе. Спасение души — это предмет роскоши, нужный богатым, например вам.
— А я не желаю, чтобы мою душу спасали вы! Уж лучше совсем откажусь от этого спасения! — закричал я.
Он спокойно кивнул, словно мы были во всем согласны:
— Знаю, знаю! Вам предстоит еще дальняя дорога, господин директор.
— Вам — тоже! До пасторского дома! И вы хорошо сделаете, если отправитесь не мешкая. Вы еще обо мне услышите, я вас теперь раскусил, подстрекатель!
После того как он наконец убрался, я еще некоторое время возбужденно метался по комнате. Мелани между тем спокойно продолжала шить. Я остановился перед ней.
— Запрещаю тебе принимать здесь этого человека. Поняла? — сказал я.
Она взглянула на меня и, казалось, хотела что-то возразить. Но своевременно одумалась, снова склонила голову над работой и сказала:
— Как хочешь.
— Да, я так хочу! — крикнул я. — И я хочу большего! Этот поп еще узнает, что значит путаться у меня под ногами.
Пока, впрочем, я совершенно не представлял себе, как до него добраться. Но я твердо решил позаботиться о том, чтобы его выгнали из Лангдорфа. Если когда-то сопливый мальчишка, «мужик», сумел наказать своих врагов и мучителей в городской школе, то насколько легче было теперь самому могущественному человеку в Лангдорфе отомстить за оскорбление!
Глава двадцать третья