Танцы продолжаются три часа. После охотников танцуют женщины, их танец другой. Они вертятся на месте, почти приседая на корточки, водят перед собой сложенными руками и тонким голосом взвизгивают. Я устаю смотреть и ухожу. Возвращаюсь я только к вечеру. Меня зовет товарищ М.
— Приходите послушать. Надо будет сказать им что-нибудь такое, чтобы рассказали у себя в Америке. Эх, жаль, что я не знаю эскимосского языка. Уж я бы сумел с ними поговорить.
Танцы кончились. Мы входим в помещение рика, где все еще так же тесно, как утром. Никто не хочет расходиться.
— Тише, тише! — кричит Кыммыиргин. — Послушайте-ка все, что за слово будет. Эй, все тише!
Наступает тишина. «Тише, тише», — передают по рядам эскимосы на своем языке. Они вытаскивают из кисетов трубки и начинают их раскуривать, чтобы лучше слышать.
Товарищ М. говорит по-русски. Сказав одну фразу, он замолкает, и Кыммыиргин переводит его слова на чукотский язык. Потом эскимос переводит слова Кыммыиргина на язык «инныпеков».
— Товарищи чукчи, — говорит М., — и также уважаемые гости эскимосы! Я, некоторым образом, хотел бы сказать вам несколько слов относительно того, как мы все здесь рады вас приветствовать в стенах этого первого революционного рика на полуострове.
Я слышу, как Кыммыиргин переводит его слова на чукотский язык. Он переводит не совсем так, как говорит товарищ М. У него не хватает слов для перевода.
— О люди, — переводит он, — и также дорогие побратимы эскимосы! Вот как мы рады вас видеть на своей земле. Наши начальники построили дома для того, чтобы принимать таких гостей. О, у нас теперь хорошие начальники…
Джон Браун слушает его, пыхтя трубкой и наклонив слегка голову. Потом и он начинает переводить. Я не знаю, что он говорит, но догадываюсь, — смысл его слов очень далек от речи товарища М.
Крисмэс кончается поздно ночью. Под конец, неизвестно откуда, кто-то из чукчей раздобывает спирт. И бутылка начинает гулять от одного к другому, прячась под полой камлейки. Пьянеют очень быстро. Пьют большими глотками, ничем не закусывая. Теперь они не уйдут из рика до утра. Становится очень жарко.
Все скидывают рубахи. Остаются в штанах. Подымаются крик и громкая похвальба. Я снова ухожу из рика в здание школы[3]. Довольно с меня «крисмэса».
Теплая комната с бревенчатым потолком и развешанными по стене мягкими коврами. На столе керосиновая лампа с абажуром, книги и бумаги. Фотографический аппарат. В окно виден залив и бурые горы на том берегу. Возле самого окна сложены какие-то ящики, прикрытые парусиной. За ними — дом строительной конторы и барак для рабочих. Несколько недоконченных деревянных срубов с красной, покрытой толем, крышей. Мимо них с криком бежит китаец в меховой шапке, гоня перед собой маленькую тележку с камнями по рельсам узкоколейки. «Цхао! Ни суй…» Он перебегает мостик водоотводной канавы, вырытой, чтобы талые воды не затопили здания школы и больницы. Он едва не опрокидывает тележку под мост.
Над самым берегом, отступая перед набегающим приливом, пасутся несчастные исхудалые коровы. Это мои старые знакомые. Мы ехали вместе на «Улангае». Их привезли для сотрудников культбазы.
Коровы тоскуют. Их тянет к свежей траве. Здесь — невкусный водянистый мох, пахнущие серой ягоды, зеленая вода. Коров пробовали кормить «турой», то есть вареной рыбой, смешанной с водорослями, но коровы оказались слишком избалованными. Кормить рыбой можно только норвежских или мурманских коров.
Хозяин моей комнаты — доктор, присланный Наркомздравом для работы в чукотской больнице при культбазе в бухте Лаврентия.
Культбаза, по мысли руководителей Комитета Севера, должна быть организующим началом для всех жителей на побережье Берингова моря. В больнице, которая начнет работать через два месяца, будет шестьдесят постоянных коек. Будет работать школа с четырьмя учителями и интернат для детей кочевников и жителей дальних селений. Сейчас сюда переносится фактория АКО из селения Яндагай. Все чукчи и эскимосы, приезжающие на факторию, будут останавливаться в специальном клубе, где будет кино, лекции на чукотском языке и чайная для гостей. Весь год будет работать ветеринарная консультация со специалистами по оленеводству и собаководству, которые должны сюда приехать со следующим пароходом. Будут организованы кружки по обучению кустарным ремеслам. С культбазы будут постоянно выезжать инструкторы для объединения беднейших в промысловые артели.
3
Уэлленская школа закрыта на летнее время. Товарищ Гребич дал мне книги, тетради и рисунки, по которым занимаются маленькие чукчата. Он сам, вместе с детьми, составляет задачи и упражнения, подходящие к местному быту. Вот одна из тетрадей:
«Уэлленский кооператив сдал дежневской фактории 20 штук нерп по 3 рубля за одну нерпу и 40 фунтов моржового клыка по 1 рублю фунт. Сколько рублей получил кооператив за все сырье?»
«Ачитагин купил в кооперативе 5 кирпичей чая по 1 рублю за кирпич, 10 метров ситцу по 1 руб. метр, 8 фунтов шанхайского чаю по 2 рубля фунт. На какую сумму Ачитагин купил товара?»
«10 охотников убили 30 моржей и 20 нерп и разделили их между собой поровну. Сколько моржей и нерп получил каждый охотник?»