— Браударо (товарищи), — бросился он к начпоста и контролеру пропускного — пункта, выбежавшим во двор, — скорее пошлите кого-нибудь! Скорей! За четыре парсанга (парсанг — восемь километров) отсюда погибают мусульмане.
— Кто они? — спросил начпоста.
— Мухаджиры (эмигранты), возвращающиеся из Афганистана.
Красноармейцы бросились к конюшням. В указанном всадником направлении было отправлено восемь человек. Я поехал с ними.
Сейчас же за кишлаком дорога под крутым углом подымалась вверх, превращаясь в опасную и труднопроходимую горную тропинку. Похрапывая и косясь, кони шли, осторожно выбирая место для шага. Время от времени раздавался громкий шелест срывающихся из-под копыта камней, образовавших у нас за спиной громко грохочущую осыпь.
За два часа мы проехали шесть километров, пока на повороте тропы, внизу, снова не заблестел Пяндж. Мы спешились, взяли коней под уздцы и вступили на шатающийся, устланный к амышевыми плетенками, узкий помост без перил, под которым на глубине трех четвертей километра бурлила река. «Овринг» тянулся на шестьсот метров. Все шли гуськом. Никто не произносил ни слова, стараясь удержать равновесие, когда овринг, закрепленный на вбитых в расщелины скал балках, начинал шататься под ногами. Наконец мы услышали несколько выстрелов, пули пролетели у нас над головами, и мы выехали на площадку, покато спускавшуюся к реке. На площадке теснились какие-то люди, словно только что вышедшие из воды, в рваных халатах и в чалмах с обмотанными вокруг шеи хвостами. Рядом валялись надутые воздухом козьи мехи, на которых в Дарвазе переплывают самые опасные стремнины. В ночной тени эти люди были похожи на мертвецов.
— Сахибо, — завыли они навстречу нам, перебивая друг друга, — мы здешний народ — дарвазцы. Дарвазский бек нас сманил в Афганистан. Теперь хотим возвратиться. Спасите! Нас встретили басмачи Шукрулла-хана и преследуют нас.
Красноармейцы дали несколько выстрелов в воздух. На афганском берегу тотчас же перестали стрелять. Окружив реэмигрантов, наш отряд двинулся назад. Часам к трем утра мы были возле заставы.
Реэмигрантов оказалось тридцать один человек. Во дворе поста был поставлен стол, и начался допрос, при огне маленькой керосиновой лампы и закатывающейся луны.
— Согласно постановлению всетаджикского съезда о порядке реэмиграции трудового дехканства, — сказал контролер проппункта, — вы имеете право вернуться на место, где жили до изгнания. Вы должны сообщить только сведения о себе и о причинах бегства.
— Бежали, потому что все бежали, — ответил один, — воротились, потому что нам не давали хлеба. Мы жили везде, от Паншира до Читрала. Нигде у нас не было земли, и скот у нас отняли, и у нас не было даже тутовой муки, которой питаются бедные люди. В Бадахшане с нас брали по пятнадцати рупий с головы скота, а из Читрала нас выгнали ингризы. Мы решили вернуться обратно, но на границе нас встретили бухарские басмачи. И мы бросили последних ишаков, и два человека были убиты. Одна женщина попала в плен.
Реэмигрантов разместили в палатках во дворе, где они развели яркий костер. Мы вернулись в бараки для короткого сна.
Наутро, едва запестрел рассвет и стал виден другой берег, за которым смутно и мрачно вырисовывались очертания Гиндукушских гор, мы заметили какое-то оживление возле афганского поста. Ворота в пост были закрыты, и на стене, как всегда, дежурил сарбаз в кителе и черной чалме. Зато возле стен собралась какая-то толпа, в которой было несколько вооруженных всадников.
— Это нё афганцы, это басмачи, — сказал мне один из реэмигрантов. — Они хотят убить женщину, взятую у нас.
Я взял бинокль и навел на афганский берег. Какие-то люди собирали на берегу круглые камни, выбитые течением из русла. Посредине стоял мулла, по длинным волосам которого можно было узнать афганца, и связанная женщина, почти девочка, с открытым лицом и без покрывала. Она была в красной рубашке, доходившей почти до пят.
Когда было собрано достаточно камней, мулла что-то сказал, подал знак, и два басмача стали рыть в земле яму. В яму поставили женщину и засыпали ее землей до живота. После этого толпа раздалась, и мулла бросил в женщину камень, попавший ей в висок. Удар был не очень силен, потому что она только пошатнулась и крикнула тонким птичьим голосом, донесшимся до нашего поста. Толпа с воем взялась за камни. Я бросил бинокль и ушел во двор заставы…