«Ах, какие мы храбрые!»
Головы немецких солдат набиты мешаниной, настоящей окрошкой из вздора, которой кормят их фашистские заправилы.
На вопрос — почему Германия напала на Советский Союз, солдат Август Цаглауэр, ремесленник из Бремена, отвечает:
— Не знаю, офицеры с нами не разговаривают. Не знаю, ничего не знаю, я слышал, что Россия нам мешает, но так ли это — не знаю. Война — это война.
Солдат Гунтер Флеконхаген, прежде чем ответить, мучительно думает. На его лице напряжение. Потом он говорит заученным тоном, точно отчеканивая каждое слово:
— Мы воюем с Россией потому, что она не пропустила наши войска в Индию и в Ирак для победы над Англией.
Военнопленный Эрих Ян окончил инженерную школу.
— Вы спрашиваете, что я думаю о причинах войны с Советским Союзом? Мне приказали воевать и… — он умолкает, потом неожиданно быстро говорит: — Солдаты нашего полка боятся советских танков. Я тоже их боюсь, я видел, они уничтожают нашу артиллерию. Это очень страшно.
Некоторые солдаты говорят, что рады случаю перейти на советскую сторону. Военнопленный Георг Вандель, бывший рабочий одной из мюнхенских фабрик, заявляет:
— Я служу в армии с тысяча девятьсот тридцать седьмого года в должности оружейного мастера. Мысль, что мне придется воевать с Красной Армией, пугала меня все время. Вы видите, при первой возможности я перешел к вам.
Среди пленных много так называемой «фашистской молодежи». Эти быстро впадают в уныние и хнычут. Они до ужаса одинаковы, до отвращения стандартны — молодые фашисты, с ничего не выражающими глазами. «Мы не знали. Мы думали… Так нам говорили… Нам сказали, что всех нас расстреляют большевики…»
По-иному держатся пожилые солдаты. Они неподвижно сидят, глядя куда-то вперед. Судьба их поколения печальна. Их посылают из страны в страну. Ненависть народов Европы к их армии безгранична, войне не видно конца. Они отучились думать о чем-нибудь, кроме сегодняшнего обеда. Приходя на новое место, они привыкли грабить, брать взятки, отбирать продукты. Они потеряли интерес к жизни. Они дерутся, подгоняемые отчаянной надеждой в кратчайший срок закончить войну, и выполняют приказания. Это не храбрость. Это угар.
Письма от родных, которые они в последние месяцы получали из Германии, выражают скрытую безнадежность и усталость. «Когда все это кончится?» — вот подтекст аккуратных, написанных, готическим шрифтом строчек. Вторая главная тема — еда. Очень много о еде.
В письме к рядовому Рихарду Дрейшеру жена пишет: «Вчера у нас был приятный день. Твой отец подарил нашему Гансу большой кусок колбасы. Жаль, что ты не с нами».
Письмо Бернгарду Кнабе от невесты: «Дорогой Бернгард, прошло не мало времени, пока я получила известие о тебе. Из письма я вижу, что ты отправился в Югославию, тебе очень везет с едой».
В письмах часто встречается также мотив — «прошел год, еще один год, что же дальше?»
Страх перед Советским Союзом и хвастливая болтовня, затверженные маниакальные слова о господстве над всем миром, варварская кровожадность, обращенная в самоцель, нервность, проступающая сквозь трескучий милитаристский словарь, грызущее недовольство настоящим и боязнь будущего — вот что характерно для настроения солдат армии фашизма.
10 VII 1941
Там, где они были
На горизонте виднелись последние отблески пожара. Хлопья черной сажи, подхваченные ветром, оседали на траве, медленно крутясь в воздухе. Вчера в два часа ночи селение было подожжено немцами, отходившими к западу. Немцы занимали село девять часов. Наши части вступили в него после жестокого боя. Мы остановились на окраине села среди разбитых домов и рыжих от огня яблонь. Несколько испуганных собак, собравшись в стаю, молча сидели возле плетня, не двигаясь с места. После непрерывно длившегося в течение суток гула дальнобойных орудий полчаса назад наступила необычная, смущающая тишина.
Утро выдалось ясное. Грязь, намешанная долгим ливнем, просыхала на солнце. Над полями и лесом клубился сизый пар. Штаб воинской части расположился в роще, возле сожженной фашистами школы. Начался повседневный обычный фронтовой день.
Подъехала полевая кухня, приветствуемая неизменными остротами бойцов: «Зенитка с кашей. Тревога, ребята!» И только теперь по одному, по два начали появляться немногие оставшиеся в селе жители. Они выходили из канав, из леса, из-за деревьев — желтые, осунувшиеся, с запавшими щеками; ужас прошедших часов застыл на их лицах.