Заведующий Управлением культуры отложил свое золотое перо и собрал листки.
— Ну вот, — сказал он, — с этим все.
Послышался легкий стук, и дверь отворилась. Экономка вкатила низенький столик на колесиках, уставленный такими лакомствами, что я тут же проглотил слюну и впился ликующим взглядом во всю эту роскошь: кофейник, сливочник, чашки японского фарфора, серебряные ложечки и сахарные щипцы, графин с водой, клубничное варенье в хрустальной вазочке, печенье двух сортов, нарезанный ломтиками черный от изюма кекс, круглый торт, пряники, миндальные пирожные и прочее. Экономка подкатила этот обольстительный столик прямо к моим коленям и озабоченно посмотрела на хозяина.
— Принести тебе стакан молока? — спросила она.
— Нет, спасибо, сегодня я пью кипяченую воду, — ответил заведующий Управлением культуры, вкладывая рукопись в желтый конверт.
— А яйцо? Хлеб с маслом и яйцо?
— Не хочется.
— Ну ладно, — вздохнула экономка. — Как бы ты еще больше не простудился без носков.
Заведующий прикрыл ладонью лицо и закашлялся.
— Мне лучше, — сухо ответил он, помог ей пододвинуть глубокое кресло к столику на колесиках, уселся напротив меня и, сцепив руки, уставился в пространство.
Экономка наполнила чашки — в одну налила кофе, в другую — кипяченой воды.
— Прошу, — произнесла она, — прошу. — Она направилась к двери, но на пути остановилась и спросила: — Как прошло общение?
Заведующий просиял.
— Великолепно. Лучшее дневное общение и максимальная эманация с рождества. Прекрасный был резонанс.
Экономка сделала шаг назад.
— Ты что-нибудь узнал?
— Немало, голубушка, немало. — Управляющий с улыбкой посмотрел на нее. — Должен передать тебе привет.
— От кого?
— От одного благородного существа из Седьмого Млечного Пути.
— Благослови его господь, — сказала экономка, потирая руки. — А ты не забыл про Боггу?
Заведующий Управлением культуры наклонил голову.
— Боггу?
— Я тебе на днях о ней рассказывала, ты собирался попросить этого знаменитого французского доктора посмотреть ее, если он не возражает.
— У меня никогда не было личного контакта с Пастером, но медиум Гвюдстейдн обещал сказать ему, — произнес заведующий и протянул мне сахарницу. — Я напомню об этом на вечернем сеансе.
— Благое было бы дело. Вот уже два года, как она мучается от страшного гастрита.
— Будем надеяться, что Пастер сможет взглянуть на нее. — Заведующий показал на сливочник. — Сливки, пожалуйста.
— Она все худеет и худеет, — сказала экономка. — Два года назад весила семьдесят девять кило, а теперь всего шестьдесят восемь. Кофе ей нельзя. Питается только размоченными сухарями да овсяным отваром.
— Хорошо, голубушка, — с легким нетерпением произнес заведующий, поднимая и опуская ладонь, словно успокаивая ребенка. — Постараюсь, чтобы ее упомянули на вечернем сеансе, если Гвюдстейдну удастся войти в контакт с Пастером.
— Когда начнется сеанс?
— В девять.
— Благое было бы дело, если бы этот Пастор помог нашей Богге, такой она славный человек.
С этими словами экономка покинула комнату и закрыла за собой дверь.
Я буду долго помнить радушие и сердечный прием, оказанные мне заведующим Управлением культуры. Не успевал я проглотить одно лакомство, как он уже потчевал меня следующим, просил не стесняться и налегать на еду: мне ведь необходимо подкрепиться, я проделал длинный путь от центра города и долго ждал, пока он выправит статью для журнала. Сам он только прихлебывал кипяченую воду, притом без сахара, и больше ни к чему не притронулся. После каждого глотка он сцеплял руки и смотрел в пространство. Лицо у него было ясное, как у святого, он излучал тихую доброту и торжественное спокойствие.