Сразу было видно, что искусством печатания на машинке Эйнар Пьетюрссон овладел не безупречно, хотя специалист по пушным зверям из канцелярии Комиссии по защите от норок мог бы позавидовать его сноровке и быстроте. Печатал он тремя пальцами и большей частью попадал в нужную букву. Когда на странице появилось несколько строчек, он закурил сигарету и угостил меня.
— Писать надо красиво?
— Что? — не понял я.
— Редактору, наверное, хочется, чтобы писали красиво?
— Думаю, да.
— Ясно. Гм.
Он откашлялся — столь же величественно, как заведующий Управлением культуры, — и продолжал творить, то хмуря брови, то впиваясь глазами в машинку, весь подавшись вперед, словно тянул кабель или пытался поднять слона. Я взял поэтическую «Смесь» Арона Эйлифса и еще раз убедился: там не было ни одного стихотворения, которое — даже набранное петитом — уместилось бы на одной странице «Светоча» вместе с портретом автора. Читал я эти опусы с сомнением, готовый в любой момент выполнить указания шефа: при малейшей возможности искромсать какое-нибудь стихотворение.
Двадцать четыре строфы, проникнутые такой неподдельной серьезностью и такие законченные по форме, что у меня не хватило духу обкорнать стихотворение с начала или с конца. Я листал «Смесь», читал заголовки, большие стихотворения и короткие, отдельные строфы, уже совсем заносил было нож, но тут меня охватывала неуверенность, и я отказывался от своего намерения. Постой-ка, вот «Ода Духовному Цветку», название многообещающее, ее, пожалуй, можно будет безболезненно обрубить, даже, наверное, окажется хорошо.
Эйнар Пьетюрссон встал, скинул пиджак и сообщил, что придумывает себе псевдоним, желательно необычный. Вот на одного очень сейчас популярного журналиста никто не обращал внимания, пока он не стал подписываться «Амос с Эйстюрстрайти». Кстати, этот Амос пишет красиво.
Я возразил: Амоса с Эйстюрстрайти я бы блестящим стилистом не назвал, он питает явную антипатию к правильным окончаниям и злоупотребляет определенным артиклем.
Лицо коллеги снова напомнило мне испуганную лошадь.
— Чего? — переспросил он. — Что?
— Мне кажется, Амос слишком часто ставит определенный артикль.
— Верно, — поколебавшись, согласился он. — У него порой многовато определений.
— Я говорю об определенном артикле.
Коллега не растерялся:
— Прекрасно понимаю. Ты абсолютно прав.
Он снова принялся стучать на машинке. Без пиджака он работал с удвоенным ожесточением и энергией, словно пытался разломать стальную решетку или поднять нагруженного свинцом слона. Наконец распрямил спину и перевел дух.
— Трудно писать красиво.
— Да.
— Главное, чтоб фисако не потерпеть.
— Не понял.
— Главное, чтоб эта статья фисако не потерпела.
Я совершенно растерялся: слово «фисако» мне было незнакомо. Я промолчал.
Эйнар вытащил из кармана карандаш, что-то нацарапал на бумажке, долго качал головой, затем вскочил и подбежал ко мне.
— Глянь, — сказал он. — Так ол-райт?
На бумажке было написано: Исус.
— Пишется через два «и».
— Почему это?
Вопрос оказался мне не по зубам. Я мог лишь ответить, что так имя господа пишется в Библии.
— Учителя должны объяснять такие штуки. Грош им цена, учителям нашим!
Я протянул ему карманный орфографический словарик.
— Держи у себя в столе. Как засомневаешься — заглядывай в него.
Он поблагодарил, радостно схватил словарик и принялся с любопытством, я бы даже сказал, с удивлением листать его.
— Орфографический словарь, надо же, — произнес он и возобновил сражение с родным языком.
Я склонился над «Одой Духовному Цветку». Прочитав внимательнейшим образом девятнадцать облеченных сапфирностью строф, я так и не смог остановить выбор на какой-нибудь части. Кроме того, для меня осталось загадкой, что такое Духовный Цветок: вечно бодрствующий поэтический дар автора либо же его безнадежная любовь к прекрасной даме, по всей видимости замужней.