За стенкой ссорились, плакали, стонали и любили друг друга.
Личная жизнь незаметного журналиста на северной окраине мира — что она на фоне тех ужасных событий, которые происходили ранней весной 1940 года? Мысль об уничтожении и смерти, о том, что сбрасываются бомбы на невинные жертвы — женщин, детей и стариков, что сжигаются города, идут на дно суда, люди мучают, пытают, убивают друг друга, — эта мысль гвоздем засела у меня в сознании, все больше и больше овладевала моими чувствами. Мне было не до сияющего небосвода и готовых вот-вот лопнуть почек на деревьях. Тень насилия и порабощения придвигалась все ближе: немецкая армия, щелкнув пастью, за один день проглотила Данию. Шли бои в Норвегии.
— Может быть, им удастся выгнать немцев? — спросил я шефа.
Вальтоур, непривычно хмурый и беспокойный, просматривал газеты, жуя спичку и поминутно сплевывая щепочки.
— Выгнать немцев? Да что ты, милый! — резко ответил он. — По-твоему, у немцев оружие игрушечное?
— Неужели нет на свете справедливости?
— Справедливости? В войне-то? Господи, какой ты ребенок!
— Шведы и англичане должны помочь норвежцам.
Вальтоур покачал головой.
— Англичане в лучшем случае пошлют им несколько ржавых винтовок и сердечный привет, а шведы благодарят судьбу, что могут наживаться на своей стали. Норвежских парней всех поубивают, всех уложат за несколько дней.
Мне не хотелось верить этим мрачным прогнозам, но шеф пожал плечами и, выплюнув щепочку, произнес:
— Как бы до нас скоро очередь не дошла!
У меня мороз пробежал по коже.
— Да ты что!
— Исландия — прекрасная морская база. У нас тут полным-полно немцев, нацистов и разных подонков, которые спят и видят это. Кое-кто вчера просто сиял от радости. Тебе, брат, повезло, что ты никогда не состоял в коммунистической партии. Тебя-то не посадят!
Открылась дверь, и вошел Эйнар — Эйнар Пьетюрссон, Сокрон из Рейкьявика.
— Guten Tag![69] — улыбаясь, сказал он.
Меня это порядком удивило, я и не подозревал, что мой коллега знает немецкий.
— Добрый день, — буркнул я, не поднимая глаз от корректуры.
Вальтоур вдруг побелел.
— Быстро действуют, а? — заметил Эйнар.
— Кто? — спросил я.
— Немцы!
Вальтоур поднял взгляд и плюнул. Спичка, которую он жевал, пересекла всю редакцию, словно выпущенная из ружья, и пролетела подозрительно близко от носа Эйнара, но тот и глазом не моргнул. Он был так возбужден, что не обратил на выходку шефа никакого внимания, и продолжал:
— Отлично работают!
— Что ты называешь отличной работой?
— Мигом две страны оккупировали. Война через месяц кончится!
— Гарантируешь?
— Как пить дать! Немцы вовсю развернулись!
Мн£ не хотелось ссориться с коллегой, человеком воспитанным и уважаемым, хотя, на мой взгляд, судьбы мира были ему так же неведомы, как и мне. Я перевел разговор на другую тему:
— Слушай, ты читал статью этого учителя?
Эйнар сделал вид, что не понял:
— Какую статью?
— О Сокроне из Рейкьявика.
— Ту, что в «Народной газете»?
— Ее. Что думаешь ответить?
— Ответить? — Он улыбнулся, явно удивляясь моей наивности. — Мне незачем отвечать!
— Вот как?
— Конечно. Все знают, что с христианским духом в школах дело дрянь.
Вальтоур отшвырнул газеты и вскочил.
— Вы зачем сюда явились? Работать или языками чесать? — закричал он с такой яростью, что мне стало не по себе. — Паудль, читай дальше корректуру и не вздумай здесь заикаться о дурацком часовом механизме! А ты, Эйнар… — Он впился глазами в моего собрата по перу и дрожащим от бешенства голосом выговорил: — Поубавь-ка спеси, приятель, да не радуйся, пока… пока полного фисако не получил.
Он прошел в свою комнатку и с силой захлопнул дверь. Я снова взялся за корректуру. Неподдельно изумленный Эйнар все пытался понять причину этой внезапной вспышки.
— Что он сказал? Почему фисако? — тихо спросил он. — С чего это он так взвился?
— Не знаю.
Минут через пятнадцать-двадцать Вальтоур вернулся, необычно тихий и смирный, как ни в чем не бывало угостил Эйнара сигаретой и похвалил за мастерство: его «заметки на разные темы» делают ему честь и снискали подлинную популярность. А он силен в немецком?