— Успокоятся к началу нового века, — сказал он.
— Кто? Нацисты?
Он поморщился. Какой я все-таки бестолковый! Война англичан и французов с немцами будет не более долгой и кровопролитной, чем другие войны в мире. После нескольких безобидных стычек, легких оплеух и зуботычин, как в Норвегии, они прекратят возню и объединятся против действительной для них угрозы — против русских. И затем лет шестьдесят-семьдесят будет идти жестокая война между коммунизмом и капитализмом, и вестись она будет во всех странах, за исключением Исландии, где мещане-привидения да деревенские жители по-прежнему будут грызться из-за точки с запятой да волосяных лошадей.
Последняя метафора до меня не дошла.
— Волосяных лошадей?
— Ну, из-за педикулеза, — пояснил Стейндоур.
Подошла официантка.
— Торта нет.
— Тогда, пожалуйста, песочное пирожное и булочку. — Стейндоур улыбнулся официантке. — Мы тут о лошадях беседовали. Вы любите лошадей?
Девушка рассмеялась.
— Да. Когда я была маленькая, у меня была лошадь.
— Так я и думал, — сказал Стейндоур. — А как ее звали? Серко? Педикулез?
— Нет, Гнедко.
Девушка удалилась.
— Ты забываешь о народе, — вернулся я к прерванному разговору. — По-твоему, простых людей можно заставить полвека убивать друг друга?
— Если пропагандистская машина в порядке, то они даже требовать будут, чтобы им дали возможность убивать до тех пор, пока они могут шевелиться! А пропагандистская машина никогда еще так хорошо не работала, как в нынешнее время. Эти твои простые люди слушают радио и читают газеты. Они убивают и гибнут во имя «благородной идеи». Например, в Германии «благородная идея» — перебить евреев. Будь у исландцев оружие, они бы тоже героически сражались за «благородные идеи» — против точки с запятой и волосяных лошадей!
— А что, по-твоему, было бы с нами, живи мы в Норвегии?
Стейндоур зевнул.
— Надоели мне все эти неврастенические разглагольствования, не желаю больше говорить о войне. — Он угостил меня сигаретой. — Война — факт и будет фактом все наше столетие. А раз это неоспоримый факт, то что болтать о нем без конца? Пусть этим слабонервные да дистрофики занимаются. Вот и беседуй о войне с сентиментальными старушенциями из Дьюпифьёрдюра. Я лучше о погоде поговорю!
Что это с ним? Неужели он и впрямь расстроен из-за того, что срывается поездка в Копенгаген? Я слишком хорошо знал его по тому лету на строительстве дороги и видел, что дурное его настроение не притворство. Он был мрачен, если можно так сказать, дружелюбно мрачен, не смотрел мне в лицо, но все время наблюдал за мной. Мне хотелось побеседовать с ним о том, что интересует нас обоих, и я завел разговор о китайце, которого он упоминал зимой.
— Линь Юдан, — произнес я, но Стейндоур скорчил гримасу и никак больше на это не отреагировал. Я выразил уверенность, что со времени нашей последней встречи он прочел кое-что достойное внимания, однако он рассмеялся и покачал головой. Я уже стал было терять надежду на интеллектуальный импульс, когда Стейндоур посмотрел в окно и низким голосом, словно читая заклинание, процитировал:
— Pray for us sinners now and at the hour of our death[76].
— Ты по-прежнему в восторге от Элиота?
— Элиот — хороший поэт. Нужно много фальши, чтобы стать хорошим поэтом.
— Фальши? — Я удивленно раскрыл глаза. — Почему фальши? Мне помнится, Гёте говорил, что хороший поэт по природе своей ребенок.
— Эту мысль старику приписал какой-нибудь учитель-рифмоплет. Такие сентенции я находил в «Семейном чтении», когда еще в пеленках был. Поэт-ребенок пишет плохие стихи, как… например, Арон Эйлифс!
Потом он опять спросил меня, сдам ли я весной экзамены за гимназический курс, и я опять ответил, что бросил занятия — по крайней мере на время.
— Почему?
— У меня трудности.
Официантка принесла кофе, и Стейндоур начал расспрашивать, нравилось ли ей иметь свою лошадь и точно ли ее звали Гнедко, а не Педикулез. Когда она ушла, он продолжил прерванный разговор:
— Бедненький мальчик, что же у тебя за трудности?
— Например… безденежье, — ответил я. Говорить о том, как странно притупилось во мне чувство, которое я сравнивал с часовым механизмом, я не стал.
Стейндоур изобразил удивление. Безденежье? В мире достаточно денег, целая пропасть, людям даже приходится войны устраивать, чтобы их израсходовать! Почему я не побежал к какому-нибудь миллионеру, не рассказал ему все как есть, что, мол, хочу стать священником, и не высадил его на несколько сотен, а еще лучше на несколько тысяч? В столице куча миллионеров, готовых поддержать богобоязненного юношу из Дьюпифьёрдюра! А ежели мне претит принимать такую милостыню из рук, скажем, полудатского-полуисландского рыбопромышленника и спекулянта, то надо взять да и ограбить банк или магазин, тогда хватит и на пасторский сюртук, и на приличные харчи! Просто смешно — бросить учение из-за того, что нет денег!