Я посмотрел на часы и встряхнул головой. Тихая светлая ночь середины лета, скоро рассвет. Небо над спящим городом начинает розоветь. Если бы не завтрашний рабочий день, я бы немного прошелся по пустынным улицам и послушал дроздиную заутреню в росистых садах. Но вставать надо рано, поэтому я собрал бумаги, решительно запер секретер и лег спать. Не знаю, почему так вышло, но я вдруг почувствовал, что должен писать дальше и, заглядывая в самого себя и других, терпеть до конца.
Столовая хозяйки Рагнхейдюр славилась двумя играми, в которых далеко не всем посетителям заведения удавалось добиться успеха. Это были две почти одинаковые коробочки длиной с ладонь и поглубже обыкновенного пенала. Вместо крышки вставлено стекло. В одной каталось несколько блестящих дробинок — кажется, девять, — и поле было перегорожено так, что требовалась немалая ловкость, чтобы закатить дробинки на места. Другую коробочку населяли три оловянные мыши размером чуть крупнее паука и сказочный жестяной кот, воинственно притаившийся в углу — не то привинченный, не то посаженный на клей. Предполагалось, что мыши должны прятаться в убежище — запутанной норе с узкими дверцами, похожими на опрокинутый наперсток. Однако безногие мыши знай себе шныряли на крохотных колесиках по полю и, казалось, своей норы боялись не меньше, чем кота. Посетители считали, что и с мышами не так-то просто управиться, а с дробинками и того сложнее.
Однажды, в июньское воскресенье 1940 года, я сильно опоздал на обед, и хозяйка, не сдержавшись, сказала, что примет меры, если я и впредь буду красть у нее время по выходным.
Уж не знаю, какие меры были у нее на уме, но я все же, стараясь загладить вину, объяснил, что задержался на кладбище.
— О-о… — Она сделала большие глаза. — Зачем ты ходил туда?
Я сказал, что особенных дел у меня там не было, просто хотелось прогуляться в тени деревьев и полюбоваться цветами среди древних могильных плит.
— Может быть, Богге тоже хочется пройтись по свежему воздуху, — заметила хозяйка. — А тебе и дела нет, что мы здесь надрываемся. Ой, да уже второй час!
Я еще раз попросил ее не сердиться, ведь я никогда раньше не бродил по кладбищу и сегодня вправду немного увлекся. Там столько зелени, и памятники знаменитостям не скоро обойдешь.
— Ну и что из этого? — Хозяйка сделала вид, что не слышит моих извинений, и обиженно, не глядя на меня, расправила скатерть. Щеки у нее раскраснелись, а лицо полностью утратило то божественно-спокойное выражение, которое шло ей не меньше, чем белоснежный фартук. — Все работай и работай на вас, — раздраженно продолжала она, качая седой головой. — Ну вот, теперь еще и котлеты подогревать!
Я смиренно попросил ее не делать этого и подать их холодными. А также поспешил сообщить, что принес деньги, и извинился за то, что уже который день начисто забываю уплатить за текущий месяц.
— В расчетах, дорогой Паудль, ты пунктуален, но я не о том, — сказала она немного мягче, — а обо всей этой кутерьме, которая стоит нам нервов и здоровья. Незачем биться головой об стену: жизнь есть жизнь, и никуда от нее не денешься. Котлеты и соус, Паудль, я бы, конечно, разогрела, но каша и так сойдет, хоть и подостыла маленько. Она с ревенем.
Часы мерно тикали на резной полке, на кухне гремели тарелки, чашки, ножи, вилки и ложки, из крана лилась вода, Богга напевала. Последние посетители уже разошлись, остался только некий Гвюдлёйгюр Гвюдмюндссон. Это был красивый бойкий юноша моего возраста, курчавый и загорелый, большой говорун и любитель пооткровенничать. Звали его просто Гулли. Уютно устроившись в углу, в протертом кресле у круглого курительного столика, он читал «Светоч» и время от времени подливал себе кофе. Когда я вошел, он кивнул мне, а едва Рагнхейдюр принялась корить меня за опоздание, быстро поднял голову, но встревать не стал, только подмигнул мне, когда хозяйка заспешила на кухню. В ожидании обеда я исподволь рассматривал Гулли, слушал тиканье часов и пение Богги. Он был помолвлен с одной молодой девушкой и даже носил кольцо. Вчера вечером мы вышли отсюда вместе, и он почему-то стал говорить мне, что ему нужно заскочить на Баункастрайти и купить там кое-что необходимое. Я спросил, что же ему так необходимо, и он сказал об этом столь же просто и небрежно, словно речь шла о спичках или билетах в кино, а я буквально онемел. Я знал об этом товаре, к примеру читал о нем в какой-то переводной научно-популярной книге — кажется, ее написал некто ван де Велде, — и все же откровенность, я бы даже сказал, бесстыдство попутчика ошеломило меня. Вдобавок я совершенно не ожидал, что подобным товаром торгуют в определенном месте на Баункастрайти. Я вспомнил покойную бабушку, разные христианские заповеди и правила, но мое молчание не смутило Гулли, наоборот, он уже уверял меня, что человек он бедный и не имеет возможности создать семью еще года два-три по крайней мере. «И да не будем воздержанна, — сказал он без стеснения, — мы же не старики!» Он считал бессмысленным покупать этот столь необходимый ему товар в розницу, ведь оптовая цена куда ниже. И вообще стоило бы закупить этот товар на валюту, а потом перепродать на досуге и таким манером стать на ноги. «И как это я раньше не додумался!» — воскликнул он. Когда мы прощались вчера вечером, он был убежден, что заработает кучу денег, если сумеет достать валюту.