Я медленно жевал теплые котлеты, подозрительно сдобренные пряностями, а Гулли меж тем отбросил «Светоч», взял знаменитую коробочку с дробью и начал быстро трясти ее. Еще бы, ведь по ловкости рук ему не было равных. Одни говорили, что ему следовало бы стать хирургом, другие — портным или часовщиком. Покончив с дробинками, он принялся за мышей, ловко загнал их в укрытие, потом закурил сигарету, выпустил несколько колечек дыма и тяжело вздохнул.
— Черт побери! Жаль, не знаю я английского!
Я с изумлением уставился на него, не зная, что сказать, а Гулли досадливо взмахнул рукой и нахмурился. Вид у него был такой, будто он прогадал в своих коммерческих операциях.
— Сколько нужно времени, чтобы выучить английский? — спросил он. — Месяц?
— Если хочешь хорошо, то много лет, — ответил я.
Гулли заерзал в кресле.
— Ну, это мне ни к чему, — сказал он, стряхнув пепел. — Сколько нужно, чтобы суметь объясниться?
— Это зависит от многого, например от способа изучения, от учителя и самого ученика.
Гулли некоторое время обдумывал мои слова, потом опять выпустил голубые кольца дыма. Я доедал переперченные котлеты и думал, что у него на уме, видно, какая-то торговая сделка и для ее осуществления ему нужно написать по-английски письмо и заказать товар. Отбросив со лба кудри и поправив галстук, он отряхнул рукав и твердо сказал:
— Пора выбиваться в люди.
Я промолчал.
— Ты-то уж мастер в английском. Долго учил?
— Начал сразу после конфирмации, — ответил я и честно рассказал, что, конечно же, владею этим языком не свободно; правда, иногда читаю книги и перевожу для газеты романы с продолжениями, но часто мне не хватает слов, и я постоянно заглядываю в словарь.
Гулли с сомнением посмотрел на меня.
— Солдатню понимаешь?
— Не говорил с ними.
Выпустив вместо колец струйку дыма, Гулли сказал, что ему не по карману выбрасывать деньги на курс английского. Лучше он попросит учебник у брата своей невесты и постарается выучить английский самостоятельно, будет учить каждый вечер как проклятый, даже по выходным.
— Ну, как мой план? — спросил он.
— Годится.
— Разве я не смогу объясняться уже через несколько недель?
— Конечно, сможешь.
— Я не глупее других… и ведь нужно что-то делать, а то не пробьешься. Какого черта сидеть сложа руки!
Мы оба помолчали, потом он добавил:
— Разве это жизнь — работать в какой-то дыре и торговать пуговицами и подштанниками? Да если б я захотел, то еще прошлым летом стал бы переводчиком с английского.
— Где?
— В войсках!
Загасив сигарету, Гулли вскочил на ноги и принялся расхаживать по комнате. Он слышал про двух парней, которые уже стали переводчиками в войсках и на днях уехали на север — не то в Акюрейри, не то в Сиглюфьёрдюр. Один из них — его родственник, учился, черт, в университете на юриста. Другой — приятель этого родственника, тоже студентишка, не то Стейндоур Гвюдбрандссон, не то Гвюдбьёрднссон. Так или иначе, а Гулли точно известно: деньги они гребут лопатой, причем делать ничего не надо, ей-богу ничего, ну разве только языками чесать с офицерами и в бридж дуться. Знал бы он, что англичане оккупируют страну, то еще прошлой зимой взял бы да выучил английский, стал переводчиком и загребал кучу денег. Но кто знал, высадятся они весной или нет? Не поймешь, что у них на уме, у этих ослов!
Гулли остановился у окна, жесты его были более энергичны и высокомерны, нежели обычно.
— Если буду учить каждый вечер как сумасшедший, — продолжал он, — так неужто недели через две не заговорю?
От предсказаний я воздержался, зачерпнул холодной каши с ревенем и ответил примерно так: