В конце концов у Вальтоура опустились руки.
— М-да, она сняла его со связки! — сказал он как бы про себя, поднялся на ноги и, отряхивая брюки, шмыгнул носом. — Что за человек, не понимаю. — Он резко толкнул сундук обратно к кровати. — Хотел вот угостить тебя рюмочкой, а даже бутылок не показал.
— Ничего страшного, — успокаивал я, медленно шагая к двери. — Не стоило ради меня хлопотать.
Вальтоур немного задержался, мрачно посмотрел на связку ключей, потом еще раз пожал плечами, захлопнул за собой дверь и запер ее.
— Конечно, ничего страшного, — презрительно ухмыльнулся он. — А то бы, глядишь, закутили, наклюкались до чертиков, посуду переколотили, перевернули все вверх дном, да и саму хибару сожгли!
Расстроенный, что мне не довелось отведать плодов южной цивилизации, хлебнуть французского коньяку и ликера, он надолго перестал острить, даже не пел и не насвистывал. Я толком не расслышал, но, пока мы укладывали консервы в кухонный сундук, он с досады бормотал что-то о боязни воров и глупых бабах. Я понял так, что эти глупые, стонотные и шумливые бабы — сомнительное украшение жизни мужчины. Он ругал их на все лады и посылал к чертовой матери. А меня, наоборот, звал не иначе как «голубчик» или «дружище Паудль», всячески расхваливал, благодарил за каждый шаг, твердил, что если б не моя помощь, то ему бы никогда не управиться с этими дурацкими, бессмысленными, чертовыми ставнями.
К концу дня ветерок посвежел, тени от гор стали длиннее. Как только мы навесили ставни на окно гостиной — самое большое в доме, — Вальтоур решил, что перед отъездом их надо будет закрыть.
— А пока сходим в чулан за дровами, затопим камин, в свое удовольствие попьем кофейку, поболтаем и отдохнем.
Я напомнил о замке в чулане: мол, не смазать ли его прямо сейчас, но Вальтоур уже скис.
— Нет, только не это. — Роль врачевателя замков, слуги и мальчика на побегушках при глупых бабах его уже не привлекала, и ему вовсе не хотелось вспоминать, что кто-то просил смазать этот дьявольский замок. Пускай со ржавым чудовищем бьются весной те, кто мнят себя здесь безраздельными хозяевами и прячут ключи.
Как только в камине затрещал огонь, Вальтоур опять оживился; кофе из термоса благоухал, а лакомые булки, испеченные его женой, буквально таяли во рту.
— Кушай, голубчик, кушай, — приговаривал он, прямо-таки пичкая меня жениными деликатесами. Потом, мудро заключив, что жизнь — забавная штука, он закурил и вытащил из хозяйственной сумки «Моргюнбладид», которую в городе не успел просмотреть. В это воскресенье он был так великодушен, что тотчас же протянул мне половину, чтобы и я мог читать. Честно говоря, мне не очень хотелось браться за газету, я бы лучше послушал тихое потрескивание камина или посмотрел из окна на голубую зыбь озера и красные в лучах солнца горы. Но, разумеется, я был благодарен шефу за заботу и дружеское отношение, а поэтому взял предложенную половину и добросовестно старался читать какие-то заметки.
— Вечно у меня проблемы с этими чертовыми текстами для эстрадных мелодий, — сказал Вальтоур, как бы думая вслух. — Ты бы, голубчик, не смог их сочинять?
Не помню, что я ответил тогда шефу, может быть, как обычно, сказал, что я не поэт и у меня не выйдет ни текста песенки, ни вообще каких-либо стихов. Помню одно: в тот миг я смотрел на газетный подвал, где сообщалось о помолвках. И случайно взгляд мой упал на фотографию стройной девушки, под которой стояли имена Кристин и английского солдата из Ливерпуля.
Однажды тихим осенним вечером я шел по Эйстюрстрайти, намереваясь засесть за перевод очередной главы романа для «Светоча». Вдруг меня окликнули. Обернувшись, я увидел молодого рыбака из Дьюпифьёрдюра, моего ровесника, мы даже конфирмовались вместе. Это был Аусмюндюр Эйрикссон, Мюнди, — в детстве он славился умением запускать воздушного змея и пользовался репутацией непревзойденного ловца рыбок-подкаменщиков.
— Палли! — крикнул он.
— A-а, Мюнди!
Он повзрослел и улыбался немного иначе, но, похоже, мы одинаково обрадовались друг другу. Когда мы виделись последний раз — это было в конце зимы, — он только что получил письмо из дому и рассказывал новости из родных мест: пристань решено удлинить, Унндоура поссорилась с председательшей, Катрин из Камбхуса почудилось, будто она видела привидение, доктор Гисли опять вылечил от мигрени жену знаменитого умельца Йоуакима, вынув у нее из уха двух рыб — ската и полосчатую зубатку. Еще Мюнди рассказывал тогда, что живется ему хорошо, и на траулере ходить нравится, а перед Новым годом подфартило, и он неплохо заработал. На прощание он важно спросил, не заметил ли я чего-нибудь. Я ответил, что нет, и тогда он показал мне кольцо на безымянном пальце и фотографию своей невесты, статной девушки с пухлыми щеками, дочери крестьянина из Южной Исландии, она работала прислугой в семье коммерсанта где-то на окраине Рейкьявика. Они лишь вчера обручились и обещали друг другу сыграть свадьбу, как только Мюнди заработает немного денег, самое позднее через год.