— Размазня, а не народ! Все-таки надо было сделать из них котлету!
— Мюнди, — сказал я, так резко отклоняясь назад, что чуть не повалил нас обоих, — something is rotten…[113]
— Брось ты эту тарабарщину, лучше держись на ногах!
Я бы с радостью, но качка все увеличивалась, дома на улице уже не качались, а прямо-таки плясали. Смутно помню, как мы двинулись бить рожи нашим врагам, английским офицерам. Потом я стал вконец плох, перевесился через ограду, и меня стошнило. Рогоносец из Дьюпифьёрдюра, жалкий провинциал… Силы оставили меня, ноги не слушались, голова свесилась на грудь, язык бастовал, голос тоже. Правда, я чувствовал крепкую руку Мюнди, но слова его звучали приглушенно, как бы вдали:
— Палли, друг! Палли! Ты ж совсем не умеешь пить, парень!
Часть вторая
Многие одаренные авторы издавали ученые труды и романы об Исландии в годы войны. Вечерами, заканчивая читать очередную такую книгу, я иной раз откладываю ее в сторону и мысленно возвращаюсь к тем временам. Я вижу тысячи англичан и американцев, самолеты и боевые корабли, пушки и сражения, баррикады из мешков с песком, ряды колючей проволоки, палаточные лагеря, бараки, сторожевые вышки, радиоантенны, склады горючего, скреперы и бульдозеры. Передо мной встают яркие летние рассветы, мглистые и короткие зимние дни, когда в темные еще утренние часы молодежь и старики сотнями спешат на работу в войсках. Вижу я и других рабочих, которые роют траншеи для теплоцентрали, из конца в конец через всю столицу, воздвигают жилые дома, асфальтируют улицы, перевозят товары. Вижу, как меняются их манеры и одежда, как в городе возникают новые рестораны и кафе, как сверкают в витринах магазинов диковинные товары. Вижу, как тучи дыма грозят поглотить город, как из кранов уже бьет вода горячих источников. Вот под звуки волынок марширует взвод шотландцев в клетчатых юбках. Взвиваются языки пламени — это горят больница на Лёйгарнесе и гостиница «Исландия». Вот детишки стоят у колючей проволоки и глазеют на солдат, идущих в штыковую атаку на чучела. Вдруг в городе раздается вой сирен, гаснет свет, народ набивается в подвалы, убежища, а вдали слышен мощный грохот взрывов. Учения? Бомбежка? Женщины молят бога о помощи, но уже через час, когда канонада смолкает и вспыхивает свет, обсуждают прически. Вой сирен по-прежнему стоит в ушах. Никаких бомб на Рейкьявик не падало, но в мыслях я вижу немецкие самолеты со свастикой на хвостах. Вот мой шеф сообщает новость: англичане наложили запрет на издание социалистической газеты, арестовали вчера вечером трех сотрудников и выслали их из страны. А вот мальчишки кричат: «„Худ“ потоплен!», «„Бисмарк“ потоплен!»[114] Вот у английского лагеря останавливается такси, нарядные девушки на высоких каблуках семенят мимо часовых и исчезают в огромном бараке, где гремит музыка и висят разноцветные бумажные гирлянды. Вот… нет, уже не отличая чувств от фактов, я мысленно несусь по причудливой местности, как обычно, когда вспоминаю годы войны. По земле бродят привидения, небо закрыто денежными тучами, золотой щит месяца вышел из-за облака ассигнаций. Стеклянные коровы с отвисшими животами мечутся среди похожих на привидения скал, без умолку мыча: «Oh Johnny, oh Johnny, how you can love!»[115] Блеск хмельных призраков, одетых в алый шелк и пурпур, — и разверзлись горы, где живут эльфы, тролли трубят в трубы, а семнадцатилетняя дева-эльф зачарованно слушает, нежная и стройная в холодном сиянии. «Mother, — поет она, — may I go out dancing?»[116] Женщина-эльф отвечает ей, дородная, солидная, в национальном исландском костюме: «Yes, my darling daughter!»[117]
Все эти годы я был настолько наивен, что так и не научился ни смотреть на мировую войну издалека, как на противоборство гигантов, ни коротать время в кафе, разглагольствуя о фронтах, словно о клетках на шахматной доске. За голосом диктора, читающего сводки радионовостей, мне слышались предсмертные хрипы моих собратьев. За газетными заголовками я видел изуродованные трупы женщин и детей. Когда же на экране появлялись кадры кинохроники, отснятые во время боев или воздушных налетов, сердце у меня разрывалось от боли. Нарвик, Дюнкерк, Лондон, полуостров Батаан, Гуадалканал, Эль-Аламейн, Ленинград, Смоленск, Ростов, Севастополь, Сталинград — по сей день я не могу без содрогания видеть эти и многие другие названия, всех не перечислишь. Порой я так жаждал душевного спокойствия, что решал не слушать новости, не смотреть кинохронику, притворяться, будто газет не существует. Но подобные обеты помогали мало, я не мог ни сбежать на дикие шхеры к морским птицам, ни стать отшельником в пустыне. И если ясными весенними днями мне удавалось поступить по примеру страуса, усыпить на время чувства, то после, когда я открывал глаза, мир казался мне бойней еще более кровавой, чем раньше.
113
Начало фразы из трагедии У. Шекспира «Гамлет»: «Подгнило что-то [в Датском королевстве]»
114
«Худ» — английский линейный крейсер, потоплен между Исландией и Гренландией 24 мая 1941 года немецким линкором «Бисмарк». Из 1341 человека экипажа спаслись лишь трое. 27 мая 1941 г. преследуемый кораблями и авиацией англичан «Бисмарк» затонул западнее Бреста.