Парень отошел от зеркала и выглянул в окно. Родители и братья стояли на лужайке возле лошадей, но сбруя еще была в сарае. Он отвернулся и провел по смазанным маслом волосам обломком расчески, не в силах еще раз взглянуть в полные слез глаза сестры. В сущности, она всегда относилась к нему с уважением и была доброй девочкой.
Ну ладно, пусть едет. Только надо поторопиться, уже третий час, а путь неблизкий. Если они приедут на лотерею к шапочному разбору, ни примус, ни ягненок им не достанутся.
Сестра вытерла слезы, поправила косички и стряхнула пылинку со своих грубых домотканых брюк. Лицо ее погасло, губы дрожали. И веснушки на щеках казались темнее, чем раньше. Она опять принялась искать на брюках невидимую пылинку и повторила дрожащим голосом свой вопрос: ехать ли ей на Звездочке или взять серую.
— На Звездочке, — ответил он уже мягче, жалея, что довел ее до слез. Ведь серая лошадь уже стара, ей трудно бежать рысью. И не стоит так переживать из-за брюк, они выглядят вполне прилично, во всяком случае не хуже, чем его. Даже и сравнивать нечего! Ему же хотелось всего-навсего немножко поддразнить ее, он ведь отлично знает, почему она так рвется на лотерею. Но он никому не скажет, будет нем как могила.
Сестра благодарно улыбнулась, глаза у нее потеплели и оживились. Она глянула в зеркало и поправила красную кисточку на шапочке.
— Ничего-то ты не знаешь, Мюнди, — сказала она. — Болтаешь, что в голову взбредет!
И они поехали.
Палатки дорожников были пусты и безмолвны. Кругом виднелись только заступы, лопаты, обрывки бумаги и тряпок, кружки и бочки с бензином. Блеснула прозрачная речная струя, и прохладная вода, журча, расступилась под брюхом лошадей. Какой изумительный день!
Ярко сияло солнце, аромат спелого вереска и травы смешивался с паром, поднимавшимся от земли. Вдали искрились горы. Земля повсюду была зеленой, почти такой же зеленой, как мир, который он хранил в своем сердце, почти такой ж£ прекрасной и удивительной. Вечером наверняка выпадет обильная роса, и лесная поляна к западу от школы наполнится терпким запахом березового листа. Пожалуй, лучше всего будет отдать Сигрун Марии цветы и стихи, когда в кустарнике померкнут последние солнечные лучи, а небо сбрызнет влагой траву и листья.
Они расседлали лошадей и отвели их в загон на лужайке. Потом помогли друг другу почистить брюки от пыли и направились по тропинке в Лощины, к низенькому зданию школы.
Члены правления Союза молодежи торопливо расставляли легкие павильоны на свежескошенной лужайке возле школы. Люди собирались группами, разговаривали и смеялись, рассказывали знакомым новости и сами расспрашивали о новостях, щуря глаза от яркого солнца. Лотерея должна была начаться с минуты на минуту. Организаторы вечера объявили, что в учительской все уже готово и скоро станут торговать билетами. Кофе будут продавать до полуночи, а танцы начнутся сразу после лотереи, самое позднее в семь часов. Но где же Палли с Холмов, знаменитый музыкант, со своей новой пятирядной гармоникой, за которой он специально ездил весной в Рейкьявик? Оказывается, он еще не пришел, но этот парень, конечно, ждать себя не заставит, появится в положенное время.
Брат с сестрой нерешительно пробирались сквозь толпу у здания школы, отвечали, если их о чем-то спрашивали. Оба, похоже, кого-то искали, так как глаза их нетерпеливо перебегали с одного лица на другое. Может, еще не все приехали, кое-кто запоздал и теперь спешит на лотерею из-за гор? Вот, например, к загону только что подскакали трое всадников и спешились, но никто не признал лошадей — ни пегую, ни буланую. Скорей всего, это люди из другого прихода — может быть, с Песков, а может, с Верховья.
Он увидел Сигрун Марию, только когда объявили, что началась продажа лотерейных билетов. Она неожиданно появилась рядом, в новой блузке и полосатой юбке, и стояла, повернувшись к нему загорелой щекой, не сводя глаз с дверей школы, где председатель организационного комитета продавал голубые ленточки на булавке по кроне за штуку. Она показалась ему какой-то незнакомой, щеки стали круглее, чем раньше, а ямочки на щеках глубже, оттого что она отрезала косы и уложила волосы волнами. У ворота блузки поблескивала серебряная брошь.
— Здравствуй, — сказал он, протягивая ей руку.
Она ответила не сразу, рассеянно оглянулась по сторонам, будто мыслями была где-то далеко отсюда, и заморгала глазами, словно в недоумении. Ему пришлось повторить свое приветствие.