— Что же помешало тонкой натуре из Дьюпифьёрдюра набраться ума-разума из книг, рекомендованных добрым другом? Как могло случиться, что ни Маркс, ни Шпенглер, ни Фрейд с Адлером оказались не в силах раздуть искры сознания во мраке невежества? Конечно, можно предположить, что тонкая натура прочла их труды как попугай, но и у попугая это не могло пройти бесследно! Так в чем же причина? Что за таинственная сила пленила эту натуру? Отчего она игнорирует советы доброго друга? Толчется у запертой двери, желая заглянуть внутрь, но в то же время отказывается от протянутого ключа.
Я остановил бы его, попросил не продолжать, если б он пускал старые стрелы, сопровождая их знакомым взглядом и интонацией. Но его хитрый взгляд и напускная заботливость казались мне столь же необычными, как и его усы. Кроме того, любопытно было услышать, как он подойдет к тому, что мне необходима ни много ни мало фабрика удобрений.
Стейндоур выпустил дым и кивнул головой: да-а, разве можно допустить, чтобы читающая и даже в чем-то одаренная натура из Дьюпифьёрдюра так маялась душой. Потому-то он порой раздумывал о ней на досуге, пытаясь найти для нее достойный выход из трудностей и проблем. Правда, он вынужден признать, что при всей простоте выход представляется довольно сомнительным. Например, одно время он считал, что эта натура могла бы приобщиться к современному мировоззрению, опираясь на вышеупомянутых мужей. Почему, спросил он, его надеждам не суждено было сбыться? Чем это объяснить? Глупостью этой натуры или ленью? Ответ: как ни странно, ни глупостью, ни ленью. Уловила ли натура суть современного мировоззрения? Ответ: она лишь понюхала ее, последовав совету доброго друга заглянуть, несмотря ни на что, в эти удивительные книги. Но изменило ли подобное верхоглядство ее собственное мировоззрение, если это вообще можно назвать мировоззрением? Ответ: нисколько! В таком случае позвольте спросить: как такое могло случиться? Ответ: во-первых, эта натура немного странная и по природе своей глубоко национальная, а во-вторых, она ходит в кружевных штанишках христианского воспитания, слишком тесных, допотопного покроя. Ей не удается и никогда не удастся износить эти кружевные штанишки или стянуть их с себя…
Мое любопытство угасло.
— Брось ты эту болтовню, — перебил я. — Давай о чем-нибудь другом. У меня нет никакого желания в сотый раз слушать одно и то же.
— Тс-с! — Стейндоур поднял узкую руку, словно голосуя. — Спокойствие и еще раз спокойствие, подходим к аппендиксу, — сказал он. — Не надо бояться. Пей кофе и выкури сигарету для укрепления нервов.
Поблагодарив, я отказался от сигареты, а он продолжал разбирать меня по косточкам. Поразительно, просто невероятно в середине двадцатого века встретить молодого человека приятной наружности в духовных кружевных штанишках своей бабушки, можно подумать, он вырос под юбкой у самой английской королевы Виктории. Воспитание, полученное в Дьюпифьёрдюре, породило на совести этого молодого человека злокачественную опухоль, давление которой создает огромные проблемы и, если не принять меры, приведет к душевному кризису. По его словам, один из признаков опухоли — болезненное малодушие, ведь я не решился продолжить образование из боязни, что большая культура рано или поздно лишит меня кружевных штанишек, которые я так оберегаю. Другой признак опухоли — душевное раздвоение, ибо в глубине души я раскаивался, что бросил учебу и стал газетчиком, считал, что переводить бульварные романы — ниже моего достоинства, с удовольствием распростился бы со «Светочем», но в то же время меня вполне устраивает эта работа, не требующая ни ума, ни культуры, ни самосовершенствования. Раздвоение проявляется и в том, что я хочу и других заставить руководствоваться допотопными законами, которые сам иногда нарушал или хотел нарушить. Вот почему на меня находит такая спесь, если кто-то осмеливается взяться за перо и выпустить пару шлягеров, чтобы поразвлечься с какой-нибудь вдовушкой, или просто живет некоторое время как обывательская масса, работая за хорошие деньги у проклятых империалистов и наших защитников-англичан…
— Ты о чем, Студиозус? — спросил я.
Стейндоур пренебрежительно усмехнулся, помолчал, теребя усы и глядя мимо меня пустыми глазами, а потом опять как ни в чем не бывало вернулся к исследованию аппендикса.