— Кстати, нам нужно вовремя подготовить рождественский номер. Пускай он будет больше и лучше, чем в прошлом году. Есть у нас готовый материал?
— Лучше всего подойдут стихи Арона Эйлифса, — ответил я.
— Постараемся уберечь от него рождественский номер, — сказал Вальтоур, — в эти выходные я свяжусь с двумя знаменитыми поэтами и попрошу у одного стихотворение, а у другого рассказ. А ты не хочешь сочинить что-нибудь для рождественского номера?
— Рождественский псалом?
— Да что-нибудь. Что получится!
— Я не поэт, стихов не пишу, — буркнул я.
— Не мели вздор, — бесцеремонно оборвал шеф, скрылся в кабинете, чтобы потушить сигарету, но тотчас же вернулся. — Мне хочется, чтобы рождественский номер был проникнут свободолюбием и бодростью, — продолжал он. — Ты как-то показывал мне одну неплохую вещицу про берег и море, своего рода стихи в прозе. Неплохо, но лучше бы побольше радикализма. Помнится, там была одна удачная фраза: «Белоснежный прибой накатывает на берег, словно революция».
Как же случилось, что он не забыл моих старых размышлений о водорослях, морских звездах и морских ежах, о раковинах и прибое, не забыл это коротенькое сочинение, которое я написал однажды в выходной шутки ради, а потом через год, зимой 1940-го, вынул из ящика стола и показал ему за неимением лучшего? Я так изумился, что, ничего не говоря, уставился на шефа, ожидая, что будет дальше.
— Покажи-ка мне эту вещицу еще раз, — сказал он. — Думаю, она подойдет для рождественского номера.
— Я давно выбросил ее.
— Ну да? Почему же?
— Просто так.
— Какого черта ты ее выбросил?
— Ты ведь не заинтересовался ею.
— Ах вот как?
— Уж слишком она была никудышной.
— А мне кажется, мы договорились, что ты сохранишь ее до поры до времени, — сказал Вальтоур. — Может быть, запишешь ее для меня снова?
Я покачал головой.
— Да я уже и забыл, — ответил я. — Давным-давно забыл.
— Что ж, ничего не поделаешь, — вздохнул шеф.
Он опять ушел к себе, но скоро вновь появился на пороге.
— Переведешь для рождественского номера рассказ с датского или с английского, — сказал он.
— Какой?
— Хороший. Русский.
— Чей рассказ?
— Выбирай сам. Посмотри, например, среди рассказов Толстого, Достоевского, Горького или этого их молодого автора, Шолохова.
Я оживился.
— Большой?
— На три-четыре страницы. Максимум на пять.
У меня что — галлюцинации? Как только эта женщина появилась в дверях, мне вспомнилась фотография, которую Йоун Гвюдйоунссон показал мне однажды зимним вечером сорокового года, когда пришел в редакцию «Светоча» просить меня предать гласности поведение его соперника, пьяницы и грубияна Торвальдюра Рюноульфссона, или Досси Рунки. Правда, женщина в дверях не производила впечатления обрюзгшей, как Йоуханна с фотографии сорокового года; глаза у нее были покрупнее, да и нос поменьше, но копна волос была такая же пышная, и лоб такой же низкий. Не успела женщина переступить порог, как сильный запах духов наполнил редакцию — или по крайней мере мои ноздри. Ликующая улыбка поползла с ее красных губ и белых фарфоровых зубов на полные щеки, точь-в-точь как на фотографии, и во мне еще сильнее окрепло подозрение, что передо мной бывшая супруга Йоуна Гвюдйоунссона и любовница пьяницы Досси Рунки.
— Добрый день, — сказала она весьма приятным, слегка хрипловатым голосом. — Это редакция «Светоча»?
Я услышал свой собственный утвердительный ответ.
— Добрый день, — еще раз сказала она, с улыбкой входя в комнату. — Я Ханна Эйлифс. Жена поэта Арона Эйлифса.
— Так вы жена Арона Эйлифса, — повторил я с весьма глупым видом, вспоминая слова Бьярдни Магнуссона о том, что хоть у Эйлифса и призвание, но он невменяем и попал во власть женщины.
— Да, я жена поэта Арона Эйлифса, — сказала она несколько тверже. — И пришла получить гонорар за все его стихи, опубликованные в «Светоче». Это вы — редактор?
— Нет. — Я вскочил со стула. Постучав в дверь шефа, я просунул в его кабинет голову и доложил о фру Эйлифс.
— Фру Эйлифс? Фру Ханна Эйлифс? — Вальтоур не растерялся, а принял жену поэта как истый джентльмен. Он поклонился и был сама учтивость. — Мы как раз недавно читали в газетах, что наш дорогой поэт вступил в законный брак. Поздравляю! Желаю счастья! Очень рад познакомиться! Может быть, вы тоже пишете стихи?
От такого приема фарфоровая улыбка гостьи стала еще шире. Нет, она не поэт, хи-хи, не совсем, но…
— Paa en maade![131] — перебил Вальтоур и пригласил ее в свой кабинет. — Прошу вас, садитесь!