Он отвернулся и сделал вид, будто поправляет уздечку. И это была Сигрун Мария? Возможно ли, чтобы эта толстая, некрасивая, нескладная девушка заставляла осеннюю землю окутываться зеленой нежной пеленой, словно ранним июньским утром? Возможно ли, чтобы он ночами лежал без сна, плакал и горевал, страдал и томился по этому тугощекому, невыразительному лицу, наводившему на мысль о парном молоке и сыре? Парень прислонился к лошади, не зная, чему верить. Он словно очнулся и прозрел.
— Ты выглядишь очень измученным и утомленным, — сказала она. — Не болел случайно?
— Нет, — ответил он.
— А тебе не кажется странным, что мы опять встретились на этом самом месте? — спросила она, понизив голос, придвинулась к нему и откинула локон со лба. — Я так хорошо помню тот день в прошлом году, когда ты перевез меня через реку. Тогда я тоже возвращалась из Ущельного. И погода… погода в тот день была совсем как сегодня.
— Да, верно, — сказал он.
— Просто удивительно, что мы снова здесь встретились, — сказала она, помахивая узелком. — Тогда ты ехал вверх по реке, а теперь, наоборот, с торфяников. Видишь, какая у меня хорошая память!
— Да, — согласился он. — Просто потрясающая!
Она уловила необычные нотки в его голосе, помолчала, разглядывая его, но мало-помалу ямочки на щеках стали глубже, а в глазах блеснула зеленая искорка.
— Ты сбежал от меня во время танцев, летом, на лотерее. Помнишь, я обещала станцевать с тобой, но, когда пошла тебя искать, нигде не нашла.
— Может, ты и в лесу меня искала? — спросил он.
— В лесу? — протянула она и отвела глаза, как бы припоминая. — Нет, туда я не ходила.
— Это хорошо, — сказал он. — Ты ведь, кажется, очень боишься пауков.
Она перестала размахивать узелком, стряхнула стебелек мха с плеча и шмыгнула носом.
— Послушай, Мюнди! За что ты на меня злишься?
— Совсем я не злюсь.
— Нет, злишься, и даже очень, — сказала она, искоса взглянув на него. — Не знаю, что я тебе сделала плохого.
— И я не знаю, — ответил он, невольно бросив взгляд на лужайку, где раньше стояли палатки дорожных рабочих. Он покупал конфеты, сочинял стихи, собирал незабудки, таволгу и гвоздику для этой плотно сбитой жеманной девицы, которая считала, что может вертеть им как куклой. Тогда летом, на лотерее, он вел себя как последний кретин, ходил по пятам за Сигрун Марией, зачем-то потащился за нею в лес, люто возненавидел шофера и в конце концов решил утопиться. Все это вдруг показалось ему до того смешным и неправдоподобным, что он не удержался от улыбки. Сигрун Мария заволновалась я снова искоса взглянула на него.
— Над чем ты смеешься?
— Ни над чем, — ответил он, глядя, как над рекой летят две каменушки, совсем как в прошлом году.
— Почему ты ведешь себя так странно, не как все люди? — спросила она. — Вместо того чтобы рассказать при встрече что-нибудь новенькое, начинаешь вдруг смеяться и фыркать как дурачок!
— Послушай, — сказал он. — Тебе ведь надо переправиться через реку, правда?
— Ну да. Ты меня перевезешь?
— Моя лошадь в твоем распоряжении.
— Может быть, проводишь меня до пустоши?
— Нет, не могу.
— Какие же у тебя дела?
— Так, разные, — ответил он.
— С тобой невозможно разговаривать. — Она тряхнула головой. — Подержи-ка узелок, я заберусь на лошадь.
Он взял узелок и стал смотреть на косяк казарок, летевших к югу, пока она не спросила, не лучше ли ему сесть сзади, чтобы подхватить ее, если у нее голова закружится от быстрого течения.
— Нет, я подожду здесь. Поверни лошадь обратно и стегни ее слегка, когда переправишься.
— Что значит «когда переправишься»? — спросила она удивленно, не понимая, о чем он говорит. — Разве ты не поедешь со мной?
Ее голос вдруг снова стал задушевным и теплым и снова напомнил ему весенний ветерок над лугом. Парень почувствовал боль в груди, сердце разрывали противоречивые чувства; он нагнулся, сорвал травинку полевицы, перевел взгляд на лужайку, где летом стояли палатки дорожников, и повторил:
— Я подожду здесь.
— А лошадь? — спросила она. — Ведь она может ускакать.
— Этого можешь не опасаться, она смирная.
— Да, но что мне делать, если закружится голова?
— Закрой глаза и крепче держись за гриву.
— Ну, всего хорошего, не буду тебя больше задерживать! — сказала она, надменно вскинув голову. — Если я свалюсь в реку, ты будешь виноват!
Перебравшись на другой берег, Сигрун Мария спрыгнула с седла, подвела лошадь к воде и шлепнула ее узелком.
— Ты никогда не узнаешь, что я собиралась тебе сказать! — крикнула она на прощанье и, не оглядываясь, пошла твердыми шагами прочь и скоро исчезла за поросшим красным вереском холмом.