— Я этого вовсе не говорил…
— Неужели? А кто же тогда зудел, что нельзя грязнить И засорять?
— Я сказал только, что Озерцо — лучшее украшение города.
— Заладил — украшение да украшение! — Фру Гвюдридюр поцокала языком. — Никто и не спорит! Я пока не настолько впала в склероз, чтобы сразу же забывать все, что я слышу! Судя по твоей реакции, я нанесла этому твоему украшению бог весть какую обиду тем, что бросила в него один-единственный пакет. Пустой к тому же!
Сьера Бёдвар взглянул на противоположную сторону улицы: Свободная церковь[6], отметил он про себя мимоходом, машинально кивая головой, точно в ответ собственным тайным мыслям, как бы давая зарок, невзирая ни на что, не терять самообладания возле этого дома господня, где ему пришлось однажды отпевать старинного своего однокашника и преданного друга.
— До сих пор меня никто не упрекал в неряшливости, — продолжала фру Гвюдридюр. — Я понятия не имела, что выбросить пустой пакет — ни больше ни меньше как святотатство!
Другого от нее и ждать нечего, подумал сьера Бёдвар. По восковой улыбочке жены он видел, что она не намерена отступать, а, напротив, горит желанием расквитаться с ним за покупку хлеба и будет изводить его нелепыми ехидными замечаниями, препираться с ним, пока он не выдержит и не пойдет на мировую, отказавшись от своих позиций — в который раз.
— До чего ж тебе не повезло, бедненький! — сказала она. — Подумать только, какая ужасная неряха досталась тебе в жены!
— Кря, кря! — Сьера Бёдвар подождал еще немного, потом поманил троих утят, явно отставших от матери. — Ах вы мои маленькие, славный вы народец, — пробормотал он, отщипывая от булки три кусочка и бросая их в воду. — Пожалуй, они бы не отказались еще от одной порции, — негромко сказал он себе, вышагивая рядом с женой. От булки осталось уже не так много — чуть больше половины.
— Тебе незачем покупать себе новую шляпу, Сигюрханс, — сказала фру Гвюдридюр. — По-моему, старая тебе еще вполне к лицу! — Она мельком взглянула на его шляпу и рассмеялась. — Тоже мне — украшение города! Да оно все позеленело от старости, это твое озеро!
Он хотел было ответить, но то ли близость церкви помешала, то ли ветхий, готовый развалиться городской автобус, который как раз в эту минуту промчался мимо, обдав их бензинным зловонием и надолго заполнив улицу дребезжанием и грохотом. Сигюрханс, думал он, дожидаясь, пока облачко дыма растает. Сигюрханс! Не понятно, каким образом жена сумела проникнуть в тайну этого имени, догадаться о том, что он его не выносит и считает настолько нелепым, что всячески утаивает и подписывается им только по крайней необходимости, например заполняя анкету во время переписи населения. И все же она каким-то образом выведала это, потому что называла его Сигюрхансом лишь тогда, когда хотела взять реванш, досадить ему, сказать что-либо неприятное. Каким-то образом она дозналась, что перед именем Сигюрханс он полностью безоружен, так же как и перед ее намеками на разницу в их возрасте. Возможно, эта хитрость понадобилась ей, чтобы вывести его из равновесия, заставить его думать, будто она и вправду могла забыть, что он был как-никак пастором. Pastor emeritus, подумал он в следующую секунду, отчетливо увидев на латунной табличке эти два латинских слова. Pastor emeritus, воплощение душевного спокойствия, кому-кому, а ему положено владеть своими чувствами.
Он пошевелил пальцами, крепче сжимая булку.
— Надо было купить сразу две, — пробормотал он вполголоса.
— Ты это о чем? О шляпе? — спросила фру Гвюдридюр с некоторой, впрочем, опаской. — Понял наконец, что тебе в самом деле нужна более подходящая для лета шляпа?
Брови сьеры Бёдвара резко взмыли вверх. Он покачал головой, не пытаясь скрыть изумления.
— При чем тут шляпа? — спросил он. — Ты, должно быть, ослышалась. Я говорил о булке, гм, о хлебе для птиц.
— Ах вот как! Значит, я ослышалась! Может, я ослышалась и тогда, когда ты сказал, что тебе ничего не заплатят за этот твой длиннющий трактат, который ты правил сегодня утром?
Так, пререкаясь друг с другом, они не спеша миновали улицу Фрикиркьювегюр, но едва вошли, в сад, примыкающий к летнему концертному залу, как оба сразу же замолчали и принялись разглядывать молодые саженцы возле памятника Йоунасу Хадльгримссону[7]. Там и сям между корявыми березками торчали высокие шапки лесной герани, отчетливо выделяясь на фоне пестрой серо-белой коры; вперемешку с ними цвели какие-то пышные чужеземные растения, названия которых сьере Бёдвару известны не были, за исключением разве что мака — ему казалось, что этот цветок он узнал.