Когда настал вечер, я не мог усидеть один в своей комнате. Решил, что могу позволить себе слегка подкрепиться — ведь карманы у меня набиты деньгами, — и отправился в центр. Вскоре я уже сидел за пустым столиком во внутреннем зале ресторана «Скаулинн».
— Кофе и булочку, — сказал я официантке в темном платье, белом переднике и с огромным кошельком у пояса.
В первом зале было довольно малолюдно, патефон молчал, но во внутреннем зале народу было и того меньше: кроме меня, там сидело всего три посетителя. Лица двух из них были мне знакомы: лысый, странного вида человек был писателем, выпустившим много лет назад любовный роман, другой — известным журналистом, писавшим на досуге стихи и переводившим на исландский язык иностранные книги. Писатель восседал за столиком в углу напротив меня, время от времени прихлебывая кофе и глубокомысленно глядя в пространство, а журналист курил сигарету над пустой чашкой, сидя за другим столиком со своим приятелем, симпатичным великаном, на вид столь же спокойным, сколь добродушным. Все молчали. Я то и дело непроизвольно посматривал на журналиста и чувствовал, что похож на неопытного матроса, благоговейно взирающего на овеянного славой морского волка и задающего себе вопрос: неужели и я когда-нибудь стану таким же? Мой собрат по перу, полноватый мужчина лет тридцати пяти, был бледен лицом и слегка женствен, губы имел толстые и вытянутые, но в остальном выглядел вполне благообразно. Руки у него были неестественно белые, с невероятно гибкими пальцами. Бросались в глаза светлая рубашка и добротный пиджак, но — трудно сказать почему — у меня возникло подозрение, что белье на нем дешевое и заношенное.
Когда великан заговорил, я невольно стал прислушиваться. Он назвал известного всей стране редактора газеты и сообщил, что видел его сегодня издалека, и вид у него был неважный — он что, болел?
— Нет, — ответил журналист, — он здоров как бык, он никогда не болеет.
— Что будет завтра в газете?
— То же, что всегда: какие гадкие русские и какое хорошее у нас правительство.
— Ясно, — сказал великан. — Пожалуй, двину домой.
— Ты не назовешь мне хорошенький бульварный романчик? — спросил журналист таким высоким и торжественным голосом, словно декламировал новые стихи перед женской секцией Общества спасения на водах. — А лучше парочку. На датском или на английском.
Великан покачал головой.
— Я против бульварщины.
— Значит, ты против народа, — ответил журналист. — Один мой родственник попал как-то в страшную пургу и сбился с пути. Так вот, он дал обет, что ежели доберется до человеческого жилья, то даст своей дочке имя Капитолия.
— Не уверен, что твой родственник — это народ.
— Бульварные романы — прекрасная литература, и раскупается она как нельзя лучше. Вдобавок они так умно написаны, что перевести их для меня — раз плюнуть, и пожалуйста — сразу денежки можно получить.
— Ты прекрасно можешь прожить на свое жалованье, — сказал великан. — Ты что, на мели?
— Видишь ли, в позапрошлом году я был у Скага-фьорда[26] и останавливался у одной портнихи.
— Ты в своем репертуаре.
— Тамошние портнихи — самые неблагодарные женщины на свете и требуют алименты даже за одного ребенка.
— Компенсация не так уж велика. Кто плутует, тот горюет.
— Голубчик, я бы не назвал плутовством народное развлечение.
— Ну-ну, — сказал великан. — Не много надо ребеночку для забавы.
— Так что, понимаешь, расходы у меня в эту зиму большие. Вот и надо бы быстренько перевести двести пятьдесят страниц.
— Ты как-то говорил, что бьешься над Данте…
— Да, — ответил журналист. — Мой идеал — вдовушка лет пятидесяти, у которой было бы хорошее дело, к примеру магазин головных уборов, приличный домик или квартирка. Если ты мне такую вдовушку раздобудешь, я поведу ее к алтарю счастливый, как невинный крестьянский парень, и сразу же засяду за «Божественную комедию», уйду с головой в терцины и не буду изменять старухе, пока не переведу всю поэму или по крайней мере «Ад»!
Тут в разговор вмешался писатель.
— Вы оба люди знающие и ученые, — с уважением произнес он. — А знакомо вам имя Д. Г. Лоренса[27]?
— Знаю я этого охальника, — сказал журналист.
— Он, видимо, великий гений, — продолжал писатель. — Я, правда, ничего его не читал, но мне сегодня намекнули, что на его творчество, по всей вероятности, оказала влияние одна исландская книга — как с художественной, так и философской точки зрения.