— Не захочет? Ты что, спятил? Ее хлебом не корми, только напечатай в журнале! Постарайся, чтобы интервью было живым и хлестким. Раздобудь старухину фотографию и спроси, кого она всего больше любила!
Если паче чаяния кто-нибудь — кроме моей жены — станет читать эти мои воспоминания, прошу извинить меня за многословие в описании рождения «Светоча». Долго начало сказывается, говаривала моя бабушка, и редко яблоко далеко от яблони падает. Мне представляется нужным упомянуть, что шел я в Старый госпиталь отнюдь не в самом радостном расположении духа. Я никак не мог уразуметь, зачем шеф послал меня беспокоить больную женщину, уже больше четверти века прикованную к постели. К тому же, как только я почувствовал запах лекарств, мне стало страшновато, что я могу заразиться.
— Вы к кому? — спросила меня девушка в белом халате.
— К Гвюдфинне Хадльгримсдоухтир.
— Посещения у нас с трех.
— Я… я, видите ли, журналист.
— Журналист! — Взгляд девушки затуманился. — Садитесь, пожалуйста. — Она указала мне на стул в другом конце коридора и поспешно скрылась, однако сразу же вернулась в сопровождении немолодой, весьма почтенного вида женщины, отрекомендовавшейся старшей сестрой и поздоровавшейся со мной за руку.
— Вы журналист? — спросила она.
— В общем, да.
— И хотите поговорить с Гвюдфинной Хадльгримсдоухтир?
— Да, взять интервью для «Светоча».
— «Светоч»? А что это такое?
— Новый журнал. Редактор хочет напечатать интервью с Гвюдфинной, она ведь болеет уже тридцать лет.
— Это верно. — Старшая сестра улыбнулась. — Сегодня она как раз на редкость бодра. Бедняжке осенью стукнуло семьдесят. Ей уже не встать.
Она пошла вперед, я за нею. Мы поднялись по лестнице и очутились в широком и светлом коридоре.
— Вот палата Гвюдфинны, номер двадцать два. Войти с вами и объяснить, зачем вы пришли?
— Спасибо, не надо, — смущенно ответил я.
— Странный вы, журналисты, народ, — сказала старшая сестра. — Что и говорить, благое это дело — побеседовать с больными, а потом поместить в журнале интервью, да только мне думается, кое-кто другой может получше рассказать вам о нашей больнице и вообще о здравоохранении. Вот я еще девушкой начала работать сестрой — в здешних больницах и в Дании, в Копенгагене, — и вынесла впечатление…
— Это не я решаю, — ответил я, — меня послал сюда редактор.
— Ладно-ладно, надеюсь, вы хорошо напишете о старой женщине. — Она улыбнулась какой-то другой улыбкой, не так, как в первый раз. — Будьте здоровы.
Я постучал в дверь и вошел в палату. Три женщины, все немолодые, подняли головы с подушек и с любопытством взглянули на меня. Четвертая не шевельнулась: видимо, дремала. Лицо у нее было такое старое, что я просто оторопел.
— Здравствуйте, — сказал я и для приличия спросил, кто из них Гвюдфинна Хадльгримсдоухтир.
Гробовое молчание.
Я повторил вопрос, хотя с радостью ретировался бы, ослушавшись шефа.
Крупная круглолицая женщина приподнялась на локте и крикнула:
— Гвюдфинна! Тебя тут спрашивают!
Старуха проснулась и тупо посмотрела на дверь.
— Вы Гвюдфинна Хадльгримсдоухтир? — Я направился к ее кровати.
— Да, — тихо ответила она, скрестила руки поверх перины и уставилась в потолок.
— Меня зовут Паудль Йоунссон. Я журналист.
Круглолицая толстуха с интересом взглянула на меня, а две другие женщины зашушукались. Старуха долго молчала, потом сказала:
— Меня смотрели сегодня утром.
— Можно поговорить с вами? Я от «Светоча».
— Что это за доктор?
— «Светоч» — это новый журнал. Редактор хочет напечатать интервью с вами. Вы мне ответите на несколько вопросов?
— Мне живется хорошо. Доктор Финсен смотрел меня нынче утром.
Круглолицая толстуха опять приподнялась на локте и поманила меня к себе.
— Видно, думает, вы практикант, она не привыкла, чтобы ее беспокоили в это время. Но вы спрашивайте, она ответит. Жаль, правда, утомлять ее — она совсем одряхлела и в детство впала, да и здоровье никудышное.
Я вынул блокнот и авторучку, уселся на стул возле изголовья и стал рассматривать старую женщину, в особенности ее руки, высохшие, костлявые. Казалось, жизнь покинула ее еще до того, как сердце перестало биться, обликом она напомнила мне покойную бабушку. На маленьком столике по другую сторону кровати стояло в вазочке несколько мятых бумажных цветов, лежала Библия в потрепанном переплете, черный футляр с очками и расческа. Мне стало стыдно.
— Гвюдфинна, где вы родились? — задал я свой первый вопрос.