Я думаю, причина в том, что я чересчур покладист. Когда Ван Схоонбеке спросил меня, не хочу ли я этим заняться, у меня не нашлось смелости оттолкнуть его вместе с его сыром. Теперь я расплачиваюсь за свою трусость. Я заслужил эту сырную напасть.
Наступил последний день.
Я лежал в постели до половины десятого, потом стал медленно пить кофе и так дотянул до половины одиннадцатого. Читать газету я не мог и поплелся в контору, как пес бредет в свою конуру, когда не знает, что ему делать. И вдруг меня осенила блестящая мысль.
А зачем мне, собственно, принимать Хорнстру?
Деньги я могу просто переслать ему по почте, а его сыр в целости и сохранности лежит в подвале. Почему бы мне не избавить свою жену от неприятной сцены?
Без десяти одиннадцать я уселся в гостиной около входной двери.
А вдруг он вообще не приедет? Может быть, он умер. Может быть, он проследует прямо в Париж? Тогда бы меня предупредили. Голландцы народ основательный. Он приедет позже, но приедет.
Вдруг бесшумно, как тень, подкатывает шикарная машина, и тут же раздается звонок.
Я недовольно морщусь, так как дребезжание звонка раздражает меня, и встаю.
Слышу, как жена в кухне ставит на пол ведро и идет по коридору отворять.
Когда она проходит мимо гостиной, я выскакиваю в коридор и преграждаю ей дорогу. Она пытается пройти, но я отталкиваю ее. Вот так мне следовало оттолкнуть от себя сыр.
— Не открывай, — говорю я свистящим шепотом.
Она смотрит на меня безумным взглядом. Так смотрят на убийство, которому не могут помешать. Впервые за тридцать лет совместной жизни я вижу ее испуганной.
Больше я не говорю ни слова. Мне и не нужно ничего говорить, потому что она бледнеет и уходит на кухню. Я перехожу в угол гостиной, откуда мне хорошо видна улица. А с улицы в окно видна лишь моя тень. Соседка, разумеется, тоже стоит в своей гостиной, в нескольких шагах от меня. Я уверен в этом.
Звонят второй раз. Повелительный звон разносится по моему тихому дому.
Немного погодя я вижу шофера, идущего к машине. Он молча открывает дверцу, и из машины выходит Хорнстра. На нем клетчатый дорожный костюм, короткие брюки и английское кепи. Рядом с ним собачка на поводке.
Хорнстра удивленно смотрит на безмолвный фасад моего дома, подходит к окну и пытается что-то рассмотреть в комнате. Я слышу — он что-то говорит, но не могу разобрать слов.
И тут вдруг появляется госпожа Пеетерс.
Она вышла предложить свои услуги, хотя ее никто не звал. Я услышал бы, если бы Хорнстра звонил к ней.
Она тоже приникла своей физиономией к нашему окну, как будто она может что-то обнаружить там, где ничего не увидел Хорнстра. Она мне противна. Хотя вообще-то она не виновата. А что еще делать этой несчастной старой перечнице целыми долгими днями? Она никуда не ходит, и наша улица — это ее кинотеатр, где всегда показывают один и тот же фильм.
Теперь звонит сама госпожа Пеетерс. Еще некоторое время они разыгрывают свою пантомиму, потом Хорнстра достает бумажник и хочет отблагодарить ее за услуги, но она решительно отказывается. Это видно по ее гримасам.
Она не продала душу Хорнстре. Она просто хотела знать, действительно ли меня нет дома.
Браво, госпожа Пеетерс!
Если оставшиеся полголовки еще не съедены, то пусть Ида отнесет их ей в подарок от меня.
Хорнстра влезает в машину, втаскивает за собой собачку. Он захлопывает дверцу, и машина срывается с места так же бесшумно, как и подъехала.
Я продолжаю стоять в углу. Безмерный покой наполняет все мое существо. Как будто я лежу в постели и любящая рука накрывает меня одеялом.
Но надо идти на кухню.
Жена стоит там без дела и смотрит в наш садик.
Я подхожу к ней и обнимаю ее. И когда мои первые слезы падают на ее обветренное лицо, я вижу, что она тоже плачет.
И вдруг исчезает кухня. Ночь. Мы снова одни, без детей, в пустынном месте, как тридцать лет назад, когда мы нашли такой тихий уголок, чтобы выплакаться там на свободе.
Сырный замок обрушился.
Из глубины глубин всплываю я на поверхность и со вздохом облегчения снова надеваю старые кандалы. Сегодня я вернулся в «Дженерал Марин».
После такого предательства чувствуешь себя виноватым, и, чтобы не лишиться доброго отношения коллег, я, худо ли, хорошо ли, разыгрывал роль человека, который, в сущности, вышел на работу раньше, чем следовало.
Но это было излишне. Все ко мне так и кинулись, а юфру Ван дер Так сказала, что напрасно я не долечился и надо было до конца месяца побыть дома. Она, разумеется, не знает, что мне не платят жалованья.