Кладбище необозримо и разбито на ровные аллеи, которые можно различить лишь по могилам, и то наметанным глазом. Главная аллея, третья аллея направо, вторая тропинка налево.
Где-то здесь. Я медленно направляюсь к черному столбу, который стоит немного поодаль.
Господи, где же могила? Я точно помню, что она по левую сторону. А тут написано: «Якобс де Претер. Иоганна Мария Вандервельде. Нашей дорогой дочурке Гизелле».
От страха покрываюсь потом. Что подумает обо мне та женщина? Ибо теперь я вижу, что это не столб, а молящаяся женщина. Но не могу же я спросить у нее, где лежат мои родители. А вдруг это одна из моих сестер? Что мне тогда делать? Она, конечно, сразу поймет, что я ищу нашу могилу, иначе зачем бы я пришел сюда с цветами. В таком случае я положу цветы на первую попавшуюся могилу и убегу. Или спрошу: «А, ты тоже пришла?» Я смиренно последую за ней до самой могилы, и таким образом проблема разрешится сама собой.
Я в растерянности возвращаюсь к главной аллее и снова считаю: третья справа, вторая слева. Я опять пришел на прежнее место.
Пойду дальше, как будто мне надо на другой конец кладбища. Прижимаю стебли хризантем к груди, чтобы они не волочились по земле.
Осторожно, на цыпочках, прохожу мимо женщины и вдруг вижу могилу родителей. Она прямо на меня смотрит — там, рядом с молящейся женщиной. «Кристиан Лаарманс и Адела ван Элст». Слава богу! Теперь сестры мне не страшны.
Здесь невероятно тихо. Изредка с ветки опавшего дерева срывается капля.
Шляпу долой. Минута молчания.
Я могу быть спокоен. Лежащие здесь ничего не слышали о моей сырной эпопее, иначе мама пришла бы в ГАФПА, чтобы утешить и поддержать меня.
Я осторожно кладу свой огромный букет на мраморную плиту, бросаю косой взгляд на черную фигуру рядом, неловко кланяюсь, надеваю шляпу и ухожу. Пройдя пять могил, я сворачиваю на боковую аллею и еще раз оглядываюсь.
Я остановился как вкопанный. Что делает эта женщина у нашей могилы? Не собирается ли она своровать мои хризантемы и положить их на свою могилу? Этого только не хватало!
Но я вижу, как она снимает белую бумагу и извлекает на свет пунцовое цветочное изобилие. Она раскладывает хризантемы по мраморной плите так, чтобы они не закрывали имена отца и матери. Потом она крестится и начинает молиться на нашей могиле. Я, согнувшись, незаметно пробираюсь к главной аллее и покидаю кладбище.
Из такси я выхожу на углу своей улицы, иначе жена потребует объяснений. Ведь я теперь не коммерсант и прекрасно мог съездить на кладбище на трамвае.
В нашем доме теперь никогда не говорят о сыре. Даже Ян больше не упоминает о ящике, который он так блестяще продал. Ида тоже молчит как рыба. Возможно, бедняжку до сих пор дразнят в гимназии сырной торговкой.
Что касается моей жены, то она заботится о том, чтобы у нас на столе никогда не появлялся сыр. Лишь через много, много месяцев она однажды подала на стол швейцарский тощий плоский сыр, который похож на эдамский не больше, чем бабочка на змею.
Чудесные, умные дети.
Милая, славная жена.
Танкер
(повесть)
Посвящается Герману Молитору
Вечная воркотня моря надоела до невероятности. Моя супруга уже вынесла шесть нескончаемо долгих недель в пляжном шезлонге, переводя взгляд с облачного неба то на беспокойное море, то на молчаливый песок. И вот однажды, в который раз задремав в своем шезлонге, она вдруг открывает глаза и видит перед собой свою родную сестру, как будто та прямо с небе свалилась. Едва успев обменяться взглядом и улыбкой, сестры принялись выкладывать друг другу новости. В такой обстановке любому обрадуешься, лишь бы хоть на минуту забыть облака, море и песок. Выяснилось, что мой свояк неожиданно преуспел и торопится продемонстрировать нам свой новый восьмицилиндровый автомобиль, прежде чем начнется война. Пока мы не увидим его исполина, он не почувствует удовлетворения от покупки. И потому он, недолго думая, усадил в машину свою женушку и, пренебрегая ее воплями на крутых поворотах, с рекордной скоростью докатил от Парижа до Де Панне. Джекки ждал нас на дамбе, умиротворенно покуривая и с удовольствием оглядывая свою породистую лошадку; он только что проверил, не перегрелся ли мотор. Увидев, что мы онемели от восторга, он весь так и просиял. Через минуту мы уже мчались по дорогам нашего курорта, время от времени негромко сигналя, как и подобает едущим в такой машине. Флорида, забыв о своих покупателях, застыла на крыльце, вытаращив глаза, с пучком сельдерея в руках; регулировщик Дортье, подмигнув, торжественно разрешил нам проезд на Зеелаан. Такие автомобили не каждый день появляются на его перекрестке!