— Что, Ида, кто-то ползает? Достать микроскоп? — пошутил я.
В соседней комнате за стеклянной дверью появилась фигура в белом — не иначе как господин Хускин. Он включил радио, и внезапно мы услыхали громкий голос: «Говорит Париж. Завтра утром ожидается ясная погода. Ветер восточный и северо-восточный…» Что ж, совсем недурно для второго этапа нашего путешествия.
Моя свояченица переступала с ноги на ногу, как фламинго. Она оглядывала магазин, словно решала, взять ли окорок, лежавший перед ней, или все запасы супругов Хускин. Она всегда так делает, когда собирается уйти, ничего не купив, ибо любит отступать с честью.
«…Наши войска перешли границу. Идут ожесточенные бои…» Потом господин Хускин, должно быть, поймал другую станцию — раздались звуки старинного марша.
Мой свояк, которого всегда ужасно раздражают обходные маневры его супруги, не мог больше смотреть на беломраморный алтарь прилавка, опрятную хозяйку и свою половину, нюхавшую и разглядывавшую в лорнет ветчину. Почувствовав, что сейчас устроит скандал, он резко, так что окорока вокруг закачались, отвернулся к витрине и уставился на Центральную площадь, где только что искала прибежища своим глазам и матушка Хускин.
Моя жена расплатилась, Ида закрыла лорнет, а господин Хускин распахнул дверь своей комнаты, явно желая поторопить нас с уходом.
— Извините, господин Хускин, — попросил я, — не смогли бы вы, если это вас не слишком затруднит, еще раз включить Париж. Насколько я понимаю, началось…
— Пожалуйста, — ответил мясник приветливо и вернулся в комнату, откуда сразу же послышался громкий голос:
«…отряды свободы. Франко-английские войска штурмуют форпосты линии Зигфрида на границах Лотарингии. Наши солдаты охвачены энтузиазмом. От Лонги до Базеля звучит „Марсельеза“, заглушаемая лишь канонадой наших тяжелых орудий…»
Я искоса взглянул на Джекки, но он не слушал. Он стоял, широко расставив ноги, втянув голову в плечи, сложив руки за спиной; я слышал, как он грызет зубами трубку, — таких усилий стоило ему вынести эту постыдную сцену.
— Значит, война, господин Хускин.
— Полагаю, что да, — ответил мясник; предоставив французскому диктору неистовствовать, он вошел в магазин, протиснулся между окороками и стал опускать на окнах жалюзи.
Сестры были довольны: моя жена покупкой, а Ида тем, что не потратила деньги. Джекки раздраженно курил. Мне пришлось трижды повторить, что началась война, прежде чем они прореагировали на эту новость. Наконец мой свояк опомнился и со вздохом заявил, что это, конечно, опять слухи. В Париже они давно ходят.
— Нет. Официально сообщили по радио, — объяснил я. Оказывается, он ничего не понял. Под шумок я сунул ему в руки один из купленных нами тяжелых окороков.
Мирный «Арденнский гранд-отель» был похож на растревоженный улей. В ресторане на столиках остывали шесть тарелок супа, в холле у радио столпились и обитатели отеля, и обслуживающий персонал. Мальчик-швейцар в красной куртке, господа в смокингах, дамы в вечерних туалетах, официантки в белых наколках, сбившись в кучу, молча слушали диктора. Наверху, на лестнице, возвышался над перилами высокий колпак шеф-повара, бросившего на произвол судьбы свою кухню. Немного в стороне от всех стоял, засунув большие пальцы за отвороты пиджака, владелец гостиницы господин Тасьо; он с беспокойством поглядывал на своих гостей, необычное поведение которых не предвещало ничего хорошего. Лишь два местных охотника сидели на своих местах, у ног каждого лежала собака. Они пускали клубы дыма из больших трубок и невозмутимо обсуждали наступающий охотничий сезон.
«По последним сведениям, поляки предприняли наступление в направлении Бреслау. Захвачено большое число пленных. На Эльзас-Лотарингском фронте ведется мощная артиллерийская дуэль. Английские войска непрерывно высаживаются в Кале и Шербуре. Слушайте нашу передачу в одиннадцать часов».
— Из сада за домом слышно, как стреляют, — сказал швейцар.
— На этот раз их надо уничтожить всех до единого, — заявил старичок с болтающейся на груди салфеткой; он подкрутил усы, с угрозой повращал глазами и ушел доедать суп.
— Ничего себе отпуск, — бормотал он, — а мы тут совсем рядом с ареной.
— Господа, не волнуйтесь, — уговаривал господин Тасьо. — Нет более безопасного места, чем Бастонь. — Он посмотрел вокруг, схватил какого-то маленького мальчика и поднял его на руки.