— Приложу все усилия, — с улыбкой пообещал я, стараясь придать своему лицу выражение, не соответствующее моим истинным чувствам. На самом деле я, как последний идиот, готов был сопротивляться своему счастью, я боялся его как черт ладана. Хотя я смутно сознавал, что впервые за всю жизнь меня посетила великая удача, я попытался разыгрывать роль самоуверенного молодца, скрывать свою заинтересованность и импонировать Боорману высокомерно-независимым видом. Да, Франс, такими жалкими актерскими трюками я старался укрепить свою позицию, чтобы противостоять заманчивому предложению, ибо не мог же я, в самом деле, гордо отвергнуть его с позиций мелкого маклера. Кроме того, меня оскорбляло, что он ставит меня на одну доску с Папагосом, а больше всего злила мысль, что, возможно, этот странный субъект действительно сулит мне блестящий успех, да еще в моей собственной области. Ведь правда, если кто-то другой найдет тебе отличную невесту, ты на него же и рассердишься? А доктора всегда злятся на пациентов, которые подсказывают им, как надо их лечить. Только теперь, оглядываясь на прошлое, я понимаю, как глупо вел себя тогда. Его предупредительность и невозмутимость до такой степени задевали мое самолюбие, что мне важнее было одержать над ним верх, чем получить его мифический корабль. Впрочем, люди моей профессии не верят в «Летучего голландца». Убить сарказмом своего заносчивого соотечественника и таким образом рассчитаться с ним за все — вот единственное, о чем я тогда думал. Заставить его извиниться — «простите, я никак не предполагал, я совсем не это имел в виду…» А потом — указать на дверь, как Папагос.