— Из Кабула?
Нет, они не из столицы. Они живут в горах, на границе с Туркестаном.
А султан у них хороший человек?
— Откуда мне знать? — рассмеялся он. — Мелким пташкам лучше держаться подальше от орлов.
Я объясняю ему, что и у нас есть король, как в Англии.
— Да, — вздыхает он, — везде одно и то же.
Я спрашиваю — хорошо ли жить у них в стране, и он радостно говорит «да». Почему же они тогда ушли в море, вместо того чтобы жить у себя, в горах?
— Есть-пить надо.
А они женаты?
Нет, он сам холост.
— У нас в горах девушки и бараны дорого стоят. Сначала надо пойти в плавание, подзаработать денег. А этот вот — женатый. — И он показывает на своего соседа. — Мозгов у него не хватило. Кто же сначала женится, а потом уходит в море?
Очевидно, Али считает, что этому даже трудно поверить, он ищет подтверждения у своего «безмозглого» товарища, и тот грустно кивает головой.
Мне хочется узнать, что они думают о наших прекрасных женщинах — я сам ими очень горжусь.
— Женщины, которые продают морякам свою любовь, во всех портах отличаются только цветом кожи, сэр. Здесь они светлые, за Гибралтаром — смуглые, а за Аденом — совсем темные, как мы сами, но всюду они охочи до наших денег, так что не знаешь, куда спрятать свои сбережения. Но вот эта, — и он задумчиво смотрит на полудетские каракули, — эта совсем другая. Она как солнечный луч в тумане, все бросили работу, столпились вокруг нее, каждый хотел видеть, как она работает, быстро и помощи не просит, игла так и летает в ее руках, легко и весело, а она еще смеется, и зубы у нее сверкают, когда она откусывает нитку. Уж я и не говорю про то, на что все мужчины первым делом заглядываются. Не будь у меня этой бумажки в руках, я подумал бы, что мне все это приснилось. Я в море плаваю шестнадцать лет, а такую жемчужину в первый раз увидел, сэр. Да, жемчужина — иначе про нее не скажешь. И почему она нам встретилась в этом сером тумане, где человека никак не найти? Этого мы не знаем. Я вам говорил, какие мы ей сделали подарки, может, вы подумали, что этого мало, но мы простые матросы, денег у нас немного, так что мы отдали деньги нашему приятелю, этому безмозглому, и взяли у него шарф, который он купил для жены в Бомбее, и отдали ей, не думая, потому что, когда на нее глядишь, все мысли путаются. Когда хочется все отдать, ни о чем не думаешь, сэр.
Он ищет подтверждения своим словам у товарищей, и они соглашаются с ним и надолго умолкают, глядя в упор на стол.
Чтобы сломить тягостное молчание, я спрашиваю, какой они веры, но переход, очевидно, слишком резок, потому что он не сразу меня понимает.
Я пытаюсь изобразить графически смысл моего вопроса и рисую сидящего Будду с лотосом, мочки его ушей свисают до плеч, а пупок похож на пристальный глаз. И спрашиваю — это ли бог, в которого они верят?
Али сразу понял, к чему я клоню, и делится со своими друзьями — он переводит им из нашего разговора все, что считает важным.
— Нет, сэр, мы верим в Магомета, — решительно говорит он, и его соотечественники энергично кивают в подтверждение его слов. Он возвращает мне мой языческий рисунок, словно желая избавиться от него.
— И в Аллаха?
— Да, в Аллаха, — говорит он приглушенным голосом, словно боясь осквернить святое имя в этом грешном месте.
— Это хорошо?
— Да, это самая правильная вера, как говорят.
Надо и мне внести свой вклад в эту беседу, иначе выходит, что я их допрашиваю, поэтому я сообщаю им, что мы христиане, но ему как будто этот термин непонятен.
И я рисую на обратной стороне портрета Будды нашего распятого Христа со всеми необходимыми атрибутами — терновым венцом, горькой складкой у губ и выступающими ребрами.
Они посмотрели на него с такой глубокой жалостью, как не смотрели даже верующие христиане, и Али сказал: «Бедный человек».
Да, он видел эти изображения тут, в нашем городе, и каждый раз жалел его от всего сердца.
— А здесь часто так делают? — спросил он, и я ему объяснил, что это наш господь, наш Аллах.
Он тут же переводит товарищам эти глубоко поразившие его слова, и все трое начинают рассматривать распятого с глубоким интересом.
— Почему же он это допустил? — спрашивает Али. — И кто посмел его обидеть?
И когда я им говорю, что это была его воля, они от удивления не знают, что сказать.