Воцарилась минутная тишина. Господин Брюло сел, и Луиза, почтительно стоявшая в дверях, стала подавать следующее блюдо. Все были очень растроганы, даже Асгард, понявший лишь половину, ибо, зная, что Бризар мертв, он догадался, что это было надгробное слово. Мадемуазель де Керро смахнула слезу и посмотрела на норвежца, словно хотела сказать: «Не вздумай последовать его примеру».
Первой заговорила госпожа Дюмулен. Она выразила удивление по поводу того, что количество самоубийств неуклонно растет, особенно в крупных городах.
— Да, — подхватила Мария, которая осмелилась заговорить, ибо торжественность момента обязывала забыть старую вражду. — Это удивительно, как вы справедливо заметили.
Госпожа Дюмулен пользовалась уважением, и дружба с ней никогда не повредит.
— И все же самоубийство старо как мир, — все еще несмело добавила полька.
— Конечно, — подтвердила госпожа Дюмулен. — Достаточно обратиться к истории. Это началось в самые давние времена. Сократ, например, отравился.
— Однако это не было самоубийством в буквальном смысле слова, — поправил Кольбер, у которого случайно сохранились какие-то воспоминания. — Если я не ошибаюсь, он был приговорен к смертной казни. Были, конечно, смягчающие обстоятельства, и поэтому ему разрешили самому привести приговор в исполнение.
— Ай да Кольбер, — засмеялся господин Брюло, подавая яблоко госпоже Жандрон. — Держитесь, госпожа Дюмулен.
— Я не боюсь, — сказала госпожа Дюмулен. — Я ведь знаю нашего милого Кольбера. Это ничего не меняет. Он же выпил кубок с ядом и таким образом совершил настоящее самоубийство. Кстати, вспомните того римлянина, который в ванне перерезал себе вены и истек кровью. Может быть, это тоже не самоубийство, господин Кольбер? — спросила она язвительно.
— Ну, тут я не стану спорить.
— Но тогда что же говорить о Сократе!
Все это время мадемуазель де Керро с беспокойством поглядывала на норвежца, а когда заговорили о римлянине, перерезавшем себе вены, она не смогла больше сдерживаться и наступила ему на ногу, после чего Асгард отодвинул стул, чтобы посмотреть, что происходит под столом. Чико, сидевший на плече своей хозяйки, пытался достать до волос госпожи Жандрон.
— Это ужасно, — вздохнула госпожа Брюло. — Как можно истекать кровью и не позвать никого на помощь. Это варварство. Нет уж, я бы предпочла револьвер, как бедный Бризар.
— Револьвер, хороший револьвер, конечно, самый быстрый и верный путь, — подтвердил господин Брюло с авторитетом ветерана 1870 года.
— Револьвер уродует, — заметила одна из венгерских дам. — Мне кажется, что я скорее решилась бы утопиться.
— А разве вода не уродует? — возразил Кольбер. — Луиза, положи мне еще кусок. Однажды я видел, как вытаскивали из Сены женщину, которая утопилась, ее очень раздуло от воды.
— Хватит, господин Кольбер, не рассказывайте, пожалуйста, за столом такие ужасы, — попросила госпожа Брюло. — От этого может стать дурно.
— Все это в равной степени ужасно, — резюмировала госпожа Дюмулен. — Вспомните о бесчисленных жертвах революции. Бедная Мария-Антуанетта, сколько ей пришлось выстрадать.
— Но она это вполне заслужила! — ринулся в бой господин Брюло. Так как его вклад в «Виллу» был довольно незначителен, он придерживался социалистических взглядов.
— Вы так считаете? — холодно парировала госпожа Дюмулен. — Пусть. Я же считаю позорной трусостью, что вы, мужчины, допустили это, не пошевелив пальцем для спасения своей королевы. И я торжественно заверяю вас, что с взглядами господина Брюло лучше не показываться в дипломатических кругах.
Сыр был съеден, и ужин закончился. Госпожа Дюмулен принялась за свое вышивание, венгерские дамы пошли подышать свежим воздухом. Кольбер, как всегда, удалился, а остальные постояльцы разбрелись по своим комнатам, кроме Грюневальда, заглянувшего на кухню, и госпожи Жандрон, которая пока осталась внизу, так как теперь предстояло найти место для нее или Бризара.