В заключение он передавал Марию и ее мать под покровительство госпожи Брюло, и письмо было подписано: «Преданный Вам Анри Мартен».
Господин Брюло разразился нервным смехом. Хозяйка продолжала смотреть в окно. Мария плакала, и слезы капали на ее красную блузку. На глазах и щеках у нее растеклась краска, и, несмотря на свою безобразную толщину, она вызывала глубокое сожаление. Мартен был не только ее единственной опорой, но и ее последней любовью. Мать сидела рядом с дочерью, менее толстая и еще более несчастная. Ее ноги едва касались пола (она была невысокого роста), а руки скорбно покоились на коленях.
— Ах, мерзавец, ах, негодяй, — возмущался Брюло. — Я переломаю ему все ребра, не будь я Брюло. Недаром задавал я себе вопрос, с каких это пор равнине Бос понадобилась вода. Каков мошенник! Я должен был это предвидеть. Ирригационные работы, видите ли…
И, обращаясь к двум женщинам, он закричал:
— Вон отсюда! Забирайте свое барахло и катитесь… Если бы ты была, черт побери, мужиком, а не шлюхой, — шипел он на Марию, сжимая кулаки, и видно было, что он действительно об этом жалеет.
Мать и дочь вышли из комнаты, Мария впереди, а мать за ней. Старушка, переступая через порог, зажмурила глаза, так как ждала пинка под зад. Постояльцы сгрудились в парадной зале и смотрели в коридор. Алина и Луиза подсматривали через стекло в кухонной двери.
Обе польки пошли в комнату, где провели так много счастливых дней вместе с Мартеном, и Мария беспомощно смотрела на весь свой хлам, думая о том, с чего начинать складывать вещи. Брюло стоял у двери и наблюдал.
Мать сказала что-то непонятное по-польски; Мария достала из кармана их общий кошелек и внимательно сосчитала содержимое.
Глухой стук меди и двух полуфранковых монет — эти деньги ведь не звенят — заставил Брюло подойти поближе.
— Покажите, — сказал он, — сколько у вас денег?
Мария отдала ему кошелек, и теперь уже считал Брюло. Там был один франк сорок сантимов.
— А у тебя, старуха? — спросил он, обращаясь к матери.
Та сразу поняла и вывернула карман.
Тут Брюло снова вспомнил две тысячи четыреста с чем-то и с силой швырнул кошелек на стол. Из него выпали несколько пятисантимовых монет, которые Мария и ее мать собрали, ползая на четвереньках. Потом Брюло стал перебирать одежду, висевшую на вешалке. Результат, однако, оказался неутешительным, судя по тому, как он брезгливо отвернулся, пробормотав сквозь зубы: «Мерзкое тряпье».
В углу стоял еще старый дорожный сундук.
— Открой его, — приказал нотариус.
Мария повиновалась, и Брюло до пояса скрылся в нем. Мария вдруг подумала, что достаточно слегка подтолкнуть хозяйкиного мужа, чтобы он оказался там целиком, но она даже не улыбнулась — так велико было ее горе.
Брюло обыскал сундук быстро, но основательно, как таможенник. Там действительно не было ничего достойного конфискации.
Между тем госпожа Брюло рассказала о письме Мартена постояльцам. Все поняли, что о дальнейшем веселье в этот вечер не может быть и речи, и каждый двинулся восвояси, а госпожа Брюло пошла взглянуть, что делает ее супруг.
Нотариус как раз вылезал из сундука.
— Я уже произвел опись имущества, и ты можешь не трудиться, — сказал Брюло. — У них нет ничего, ничего, ничего! Тряпье, я считаю, они могут оставить себе. Оно настолько грязное, что до него противно дотронуться даже щипцами. Позаботься лишь о том, чтобы они немедленно убирались. — Он повернулся к служанкам, все еще стоявшим у двери кухни: — Кто из вас выпустил его?
— Выпустил? Что вы имеете в виду, мсье? — спросила Луиза.
В «Вилле» никого никогда не выпускали, каждый мог уходить и приходить, когда ему вздумается.
— Что вы имеете в виду, мсье? Что вы имеете в виду? — закричал Брюло. — Перестали понимать французский? Кто видел, как он выходил?
Алина подтолкнула Луизу.
— Сегодня утром, когда я разносила завтрак, я встретила господина Мартена в коридоре, — сказала Луиза.
— И тебе не пришло в голову, что еще слишком рано, чтобы идти на прогулку?
— Виновата, мсье, извините.
— Вот тупица, — обругал ее Брюло. — А он ничего не говорил?
— Он сказал только, что будет завтракать в городе.
— И ты ничего по нему не заметила? У него ничего не было с собой?
— Нет, господин. Только небольшой коричневый саквояж и две тросточки.
— Две тросточки? — переспросил Брюло. — Две?
— Да, — подтвердила Луиза. — Одна бамбуковая, которую он всегда брал с собой, а вторая с серебряным набалдашником.
Нотариус чуть не лопнул от ярости.