Аннгрет уходит от лесопильщика посреди ночи. Уходит через заднюю калитку, которая ведет в поле. Ночь темная и безлунная. Пробужденная земля источает аромат. Сытая ночь.
Пес в конуре возле лесопильни лает и лает. Прошло уже четверть часа, а он все не успокаивается.
Рамш надевает брюки, берет палку и направляется к неистовствующей собаке, но вдруг из-за угла лесопильни до него доносится:
— Юлиан, послушай, дело спешное! — Мампе Горемыка возникает в свете дворового фонаря.
Слухи о неестественной смерти Антона Дюрра сгущались день ото дня. Товарищ из уголовной полиции на этот раз прибыл в деревню без своего кожаного пальто. Сейчас весна. Он даже воротник рубахи расстегнул, и принимали его за инструктора отдела лесоводства.
Людей из бригады Антона вызвали на допрос. Они в один голос говорили, что в момент несчастья лесопильщика среди них уже не было. Оле тоже ничего другого сказать не мог.
Рамш проводит Мампе Горемыку в комнату с желтыми розами.
— Бабами пахнет, Юлиан.
— Тебе-то какое дело? Что ты от меня хочешь?
Прежде всего Мампе Горемыка хочет стаканчик сливянки. Это уж наверняка. Затем неплохо было бы получить пару поношенных резиновых сапог, а то в эту весеннюю грязищу и в мокрый снег у него пальцы торчат наружу. Это уже аморальная просьба; а что еще угодно Мампе Горемыке?
— Они интересуются смертью Антона и роют вовсю, Юлиан.
Лесопильщик делается более гостеприимным и наливает Мампе сливянки. Мампе пьет и весь дрожит от восторга. Да, завтра этот уголовно-лесоводческий инструктор уж обязательно будет его выспрашивать и допрашивать; сегодня удалось от него спрятаться.
Рамш вздрагивает.
— А разве что-нибудь еще неясно? Ты отставил подальше обед Дюрра, когда я к вам подсел. Неужто эти идиоты собираются приписать тебе покушение на убийство?
— Мне, Юлиан? Тебе! — Мампе Горемыка сам доливает свой стаканчик. — Не волнуйся, Юлиан! Никто тебе ничего в вину не поставит. Ты отодвинул подальше Антонов обед, вот и все. Это ведь не запрещено.
Рука лесопильщика дрожит, когда он наливает сливянку.
— Ты что-то говорил насчет сапог?
Мампе Горемыка пьет и выставляет ногу с сине-красными пальцами, торчащими из сапога.
Лесопильщик приносит из передней сапоги на меху и ставит их возле Мампе.
— Одиннадцатая заповедь гласит: не мерзни!
Лесопильщику требуется немало времени, чтобы втолковать Мампе Горемыке, что́ он должен говорить на допросе. Опасные минуты, ибо дух противоречия возрастает в Мампе по мере того, как возрастает его опьянение.
— Итак, что ты скажешь, если тебя спросят?
— Я спрошу… я скажу… сапоги, скажу я…
— Надень же их наконец!
Мампе пытается стащить с ноги резиновый сапог. У него ничего не получается. Надо, чтобы Рамш помог. Он и помогает. Мампе ухмыляется, как сытый младенец.
— Эх, Юлиан, Юлиан, не часто мне такая радость выпадала! — Рамш выбрасывает его резиновые сапоги в окно. Мампе влезает в меховые и удовлетворенно сопит: — Как в постели, ей-богу! Теперь еще сверху согреться, «плис» или «плейс», и так далее, как ты говоришь.
Мампе Горемыка обнаруживает, что его стаканчик стоит на пятидесятимарковой купюре! «Ишь ты, черт! Дорогая подставочка! Такую не выбросишь!» Он пьет, прячет в карман пятьдесят марок, встает, шатается из стороны в сторону и идет к двери.
— Что ты скажешь, если тебя спросят?
— Что я скажу, Юлиан? Скажу — катись к чертовой матери, спокойной ночи!
Рамш хватает его за плечи и поворачивает к себе.
— Ты отодвинул подальше обед Антона, когда я собрался подсесть к вам. И больше ты ни слова не скажешь!
— Больше ни слова? Но ты-то ведь оттащил его чуток подальше, Юлиан, старина!
— Нет, нет!
— Вспомни-ка, сынок!
Нелегкая жизнь для Рамша. Малоподходящий климат для обновления благородной студенческой любви. Не много поводов показывать язык всем напастям и неприятностям.
Ян Буллерт хром. Новорожденным младенцем ему пришлось довольствоваться квашней вместо колыбели. Люлька в халупе господского скотника Буллерта еще не освободилась. «Квашня была коротковата для девятифунтового мальца. Моя левая нога забастовала и отказалась расти». Этой шуткой он обходит все разговоры о своем физическом недостатке.
Короткая нога имеет свои преимущества — особенно в военное время. Большую часть последней войны Ян провел в баронском коровнике. Но когда война вползла обратно на родную землю, Яна призвали в фольксштурм. Это случилось в то самое время, когда барон вынужден был предпринять поездку к родне на запад.
Прежде чем явиться по последней повестке на призывной пункт, Ян водворил свое семейство в крытый дерном шалаш на одном из островков Коровьего озера. Затем он посетил баронский дворец. Там теперь располагался штаб полка, регулировавший планомерное отступление великогерманских войск.
Часовые остановили Буллерта.
— Кто такой?
Буллерт щелкнул каблуками, насколько это было возможно при его короткой ноге.
— Связной барона фон Ведельштедта.
— А где сам барон?
— В фольксштурме. Прошу для него бинокль.
Буллерт получил бинокль. Ночной. Таким образом он сам себя произвел в связные. Он хромал от окопа к окопу, рассказывал разную ерунду и повергал в смятение рыхлые ряды фольксштурмистов.
Так, одну роту во главе с ее командиром, владельцем продуктового магазина в Майберге, он заставил маршировать в тыл к сараю, стоявшему в чистом поле. Ян объявил, что там находятся неприкосновенные государственные запасы, и прежде всего кофе в зернах, которые надо охранять. Продуктовый капитан с великой радостью бросился выполнять этот приказ. Рота двинулась в тыл — спасать кофе.
Вскоре Буллерт вынырнул на другом отрезке позиции фольксштурма; на сей раз он был связным только что прибывшего на передовую полкового командира фон Хиншторфа. Капитан подразделения, истинно немецкий лесничий, несколько оглох от пальбы по зайцам.
— Как вы говорите?
Ян Буллерт, стоя навытяжку:
— Приказ нового полкового командира фон Хиншторфа: «Немедленно закопать оружие! Переодеться в штатское платье! Пропустить пехоту и танки противника! Оружие выкопать! Вервольфы!»
Лесничий ракушкой приложил руки к обоим ушам.
— Прошу повторить приказ.
Ян Буллерт повторил.
Командир роты:
— Связиста ко мне! Дайте соединение со штабом полка!
Связист, почтмейстер из Майберга, стоял бледный от служебного рвения.
— Связь нарушена, но ремонтная команда уже в пути!
Ян Буллерт потрогал кусачки для перерезания проволоки у себя в кармане и удалился.
Старый лесничий ругался на чем свет стоит. Он не хотел быть вервольфом, а хотел стрелять волков. Но он подчинился «руководству отечеством» и послал своих людей по домам — переодеваться.
В это самое время Ян, «руководитель отечества», уже залег в мокрую яму, которую, словно гнездышко, заранее выложил камышовой мякотью. В ночной бинокль барона он наблюдал за передвижениями на советском фронте.
Ночью Ян переполз на сторону противника. Отряд лесничего позади себя он обезопасил, но впереди могли оказаться мины. Он полз по грязным, вязким бороздам вспаханного поля и, когда ракета освещала ничейную землю, хотел бы сделаться червяком.
С лесничим Буллерт встретился на следующий день в отхожем месте у русских. У лесничего все приостановилось. Он немедленно прикрыл свой задний лик и, не пожелав сидеть на одном бревне с этим подлюгой фольксштурмистом, отправился искать другое укромное местечко.
— Бумагу дают в штабе полка налево! — крикнул ему вслед Ян Буллерт, оставшись сидеть на бревне.
Весело живется на этом свете!
Но всего веселей живется Буллертам!
У Буллертов зимой звучит музыка. Папаша Ян, этот великий шутник, еще в юности пиликал на скрипке, иной раз заменял скрипача в деревенском оркестре и подрабатывал, играя на танцах. Но это все отошло в прошлое. Теперь Буллерт уважаемая персона, а не какой-то там музыкантишка. Музыкой он балуется разве что дома и только в кругу семьи.