И разве не пора рассказать, почему Ян Буллерт, этот шутник, этот Уленшпигель, мало-помалу очерствел и не годится больше на роль секретаря парторганизации?
Было это шесть лет назад, летом, в самый разгар жатвы. Ян Буллерт собирался в Берлин. Его выбрали делегатом на партийную конференцию. А жена у него лежала дома больная — надорвалась.
В портфель, негнущийся как доска, Ян Буллерт кинул ночную рубаху, две пачки табаку, каравай хлеба, фунт масла и полтора десятка крутых яиц, потом чмокнул жену и ворчливо сказал:
— Хоть бы какая нечистая сила меня выручила.
Дочерям он дал подробнейшие инструкции:
— Каждый день прогуливайте быка, не перекармливайте свиноматок, на ночь спускайте собаку, не давайте курам пшеницы, хорошенько поливайте огурцы и не путайтесь с парнями. Рано еще вам! Козлу подвяжите кожаный фартук. Все понятно?
— А за матерью ухаживать не надо?
— Ухаживайте, мне не жалко.
Буллерт помчался на станцию, успел вскочить в последний вагон, плюхнулся на жесткую скамейку и уснул. Он храпел, и сопел, и пыхтел — до самой пересадки.
Зато после пересадки у Буллерта пропал сон, потому что чем ближе они подъезжали к Берлину, тем страшней ему казалась цель поездки. В ушах у него раздавался бесцветный голос Фриды Симсон:
— Партия в моем лице поручает тебе!..
В Берлине он должен выступать. Господи, твоя воля! Это же надо так расхрабриться! Говорить-то он вообще умеет, но только после пятой, а то и седьмой стопки. Еще вопрос, дают ли водку на таких высоких собраниях.
При второй пересадке Буллерт на всякий случай приобрел две бутылочки духовного топлива. И, запершись в неосвещенном купе, опробовал свою покупку. Страх как рукой сняло. Буллерт пропустил еще два глоточка, и духовный мотор заработал на полную мощность. Разрозненные мыслишки сливались в примерный текст речи: «Товарищи, собравшиеся в этом зале! Если правильно взглянуть на вещи, если, так сказать, хорошенько провентилировать вопросы, то надо будет признать, товарищи, что критиковать тоже надо. Лично я тоже должен кое-что покритиковать, а покритиковать я должен следующее. Товарищи! Есть еще такие богом обиженные товарищи, которые берут с такими трудностями поделенную землю помещиков и опять ее объединяют». Нет, «помещики» — это слишком деликатно. «Землю юнкеров» — вот как он скажет. В этом слове больше политической сознательности. «Так вот, товарищи, вы меня спросите: кто же это объединяет юнкерскую землю? Могу вам на это ответить, что на это я ответить не могу. Имен я здесь не называю. Одно только могу сказать: в нормальных условиях того, кто считается полоумным, потому что он полоумный и есть, уже давно признали бы полоумным, а я так считаю своим долгом призвать всех вас — закройте перед ним лазейку, чтобы нам снова добиться единства в нашей деревне и таким путем единства нашего отечества до конца наших дней».
Последние слова показались Буллерту особенно выразительными. Он уже видел, как делегаты встают со своих мест. Слышал бурные аплодисменты. Но вдруг кто-то пронзительно свистнул. Паровоз, как выяснилось.
Ян Буллерт сидел на партийной конференции. Слушал речи, но смысла их не улавливал. У него хватало своих забот. Он чувствовал себя как бы посреди луга, на котором вместо травы растут слова. И на этом лугу Буллерт срывал цветы для букета своей речи. Особенно удачные слова он даже записывал на ногтях, к примеру слово обструкционист.Чудо что за слово, просто находка для такой речи. Товарищи, пора ударить по рукам зарвавшихся обструкционистовв вопросах свободы крестьянства!
Еще больше понравилось Буллерту слово эклектицизм. Не слово, а конфетка. Он решил, что эклектицизмочень здорово заменит слово «пачкотня». Красота, кто понимает. Это смачное слово Буллерт записал на ногте большого пальца.
Работка была дай бог. Поэтому в перерыве Буллерт ринулся к буфету. И выпил за свой счет три рюмки водки на случай, если дискуссия развернется раньше, чем предполагалось.
В одном из углов Буллерт обнаружил Вуншгетрея — районного секретаря. Наконец-то хоть одна близкая душа, так сказать, привет с далекой родины.
Буллерт хотел поздороваться с секретарем, но их разделяла целая толпа людей — и все говорили, говорили, и все корнями ушли в дискуссию, как деревья — в чернозем. Буфет гудел словно улей. Буллерт и так и эдак пытался обратить на себя внимание, он даже поднял рюмку, будто надумал провозгласить тост.
Наконец Вуншгетрей увидел Буллерта и в свою очередь поднял стакан с сельтерской. Буллерт решительно протиснулся сквозь толпу. Водка прибавила ему храбрости.
— Эй, друг, я здесь выступать буду.
Вуншгетрей заслушал тезисы Буллертовой речи. Шрам на его лице, как брошь, скреплял презрительную улыбку.
Буллерт был в восторге от своих тезисов. Он даже показал секретарю звучные слова, записанные на ногтях.
Какой-то газетчик пожелал непременно сфотографировать их обоих. Вуншгетрей положил руку на плечо Буллерта.
— Ты бы погодил выступать, товарищ Буммерт.
— Буллерт, с вашего разрешения. Так мне же поручено.
Вуншгетрей тонко улыбнулся.
— Жизнь не стоит на месте. То, что вчера было ошибочно, может завтра оказаться правильным.
Буллерт покорно слушал. Хмельной задор улетучился. Вернулся прежний страх перед публичным выступлением. Фриды Симсон, этого дракона в юбке, ему, во всяком случае, бояться нечего. Он получил контрприказ от районного секретаря.
Словно щепка в водовороте, кружился Буллерт по залу, покуда наконец не добрался до своего места. И опять с трибуны сыпались новые выражения. В том числе одно, длинное-предлинное: товарищество по производству сельскохозяйственной продукции. Буллерт хотел докопаться до его смысла. Не может быть, чтобы такое длинное выражение имело хоть какое-нибудь касательство к тем делам, которые вот уже с зимы упорно вершит его — увы! — безумный друг Оле Бинкоп.
Буллерт послушал еще немножко, и ему стало ясно, что товарищество по производству, или сокращенно ТПСП, и впрямь не более как ученое название для нового крестьянского содружества.
— Да что они все, рехнулись, что ли? — спросил Буллерт громко, даже очень громко. Соседи зашикали. Буллерт скрючился. Сосед попытался выпрямить его.
— Что с тобой, товарищ?
— Мне надо выйти.
— Ну так выходи и не мешай людям.
Сосед Буллерта встал с места, сосед соседа встал с места, и дальше, и дальше — и вот уже целый ряд стоял в почетном карауле по случаю того, что Буллерту надо выйти.
Что тут оставалось делать? Буллерт втянул живот и прошел по ряду. Мокрый от пота, выбрался он в коридор и проследовал по нему, не поднимая глаз. Поглядел на контролеров, что стояли у дверей. И скрылся — согласно своему заявлению — в туалете. Чем ему дальше заняться, он решительно не знал и, чтобы не совсем уж зря торчать там, подошел к зеркалу и вытер пот со лба.
Хотя думы о будущем были так же необходимы Оле, как масло куску черствого хлеба, он чувствовал себя в это время словно неоперившийся птенец, который выпал из гнезда: до сих пор ни один трактор не показался на их поле. Бургомистр Фрида Симсон карала секту отступников, как богиня мщения. Партия-мать поставила в угол своего непослушного сына Оле. О том ли он мечтал, создавая крестьянское содружество?
Опять бессонные ночи. Однажды он встал чуть свет, вытащил из шкафа свой жениховский костюм и принялся его чистить. Спрашивается, зачем ему понадобился этот сувенир из черного сукна?
Еще затемно, словно вор, он прокрался в курятник. Возле кормушки стояла ванна, наполненная свежими яйцами. Государственные яички, одно белей другого. Но час был ранний, и государство спало. Оле насыпал опилок на дно корзины и уложил в нее яйца.
Что ж это, Оле Бинкоп обманывает государство? Так низко он пал, лишившись партбилета? Не судите его слишком строго, о вы, непогрешимые! Ему понадобились деньги для кооператива.