— Сейчас ее не станет, видишь, пила уже засела в ней.
Лесопильщик встает и любуется сосной. Возвращается, опять садится, но сначала подальше отодвигает в сторону Антонов термос и рюкзак. Видно, боится наступить на его обед.
— Ваше здоровье! Пейте же, пейте!
Разговор за пригорком приутих. У Антона засмоленный лоб весь пошел складками.
— Ну так как же камень мудрости?
В воздухе запахло грозой. Оле силится наскрести побольше отговорок. Еще вопрос, разрешается ли то, чего хочет Антон.
Антон — преобразователь по натуре, он не умеет дожидаться указаний.
— Деревья снизу растут.
Но Оле не один властвует над шестью гектарами земли, над пятью коровами, двумя лошадьми, двадцатью свиньями и суетливым, крикливым птичьим народцем. Половина хозяйства принадлежит его жене. Неужто Антон этого не понимает?
— Убеди свою жену!
— Убеждать — значит ссориться.
— Ну и что?
— Аннгрет злопамятна.
— Ну и что?
— Меня временами трясет озноб.
— Надень теплые подштанники!
— Ничего ты не смыслишь. Надо же мне греться.
— Ну и что?
— Я греюсь возле Аннгрет.
— Всю жизнь ты был юбочником. Я думал, ты усмирил Аннгрет, а она и посейчас тобой верховодит.
Оле обижен, он ведь ему всю душу открыл, а это удовольствие небольшое. Он начинает ерепениться, капельки слюны брызжут у него изо рта.
— Ты спокон веков терпеть не мог Аннгрет.
— Ну и что?
— Друзей у тебя всегда было маловато!
— Что еще?
— А с сегодняшнего дня стало еще одним меньше.
— Благодарствуй, враг!
Антон уходит. Прыгает через поваленные деревья, спешит к своим рабочим у электропилы. Пила уже опять рычит, вгрызается в основание толстенной сосны. Рамш уходит с лесосеки.
Второпях Антон ищет свой обед.
— Кто утащил мою еду? — Он старается перекричать рычание пилы.
— Да вон она лежит, — слышится голос Мампе.
Антон бросается к своей котомке.
— Назад! — орет Мампе. — Назад!
Сосна валится. Крона ее погребает под собой малорослого Антона. Морозные кристаллики взвихриваются в воздухе. Оле видит, как, словно защищаясь, подымается рука старого друга. Загрубелая рука, потрудившаяся еще и над выведением букв, сжата в кулак.
Рабочие вытаскивают из-под дерева серого человечка. Морозная пыль покрывает засмоленные штаны Антона, линялую синюю куртку и лицо. Ребята похлопывают, ощупывают, выслушивают своего бригадира. Ищут хоть следа жизни в теле Антона, ищут искорки огня в глубокой трясине. Ничего. Антон мертв.
Оле недвижно сидит на поваленном стволе. Его трясет.
Антон Дюрр и в смерти важная персона, он занимает собою общественность. Дверь в его лесной лачуге узкая. Гроб Антона пришлось бы ставить на ребро.
На кладбище в Блюменау нет склепа. Эмма Дюрр хочет, чтобы тело Антона лежало в церковной башне под колоколами. Она идет к Серно просить разрешения. Толстый Серно, церковный староста, сейчас совещается с лесопильщиком Рамшем. Эмме приходится ждать, пока ее впустят.
Серно сидит в кресле. Его зад провисает сквозь перекладины спинки. Лесопильщик Рамш тоже здесь. Он читает «Воскресную церковную газету».
Эмма Дюрр излагает свою просьбу. Серно ее выслушивает благочестиво и доброжелательно. Руки его покоятся на животе, похожем на туго набитый мешок.
— А как ты хочешь хоронить своего Дюрра, по церковному обряду или нет?
Эмма теребит кончики черного траурного платка.
— По обряду!
— Господин пастор согласен его напутствовать?
— Кто-нибудь из района скажет надгробную речь.
— Так-так, свободомыслящий, значит!
Тяжеловесный деятель закуривает сигару. Вдова беспокойно ерзает на камышовом стуле, траурной юбкой обтирая сиденье. Ей надо еще сходить к пекарю заказать поминальный пирог. Рамш владеет искусством одним глазом читать церковную газету, другим — подмигивать. Толстяк Серно затягивается и, как ангел-благовеститель, вещает из облака дыма:
— Ты же знаешь, я человек общественно сознательный, верно?
— Все может быть, — отвечает Эмма, она бы расхохоталась, если бы речь не шла о похоронах Антона.
— Ладно, клади своего Дюрра в нашу церковную башню.
Эмма не благодарит. Встает и идет к двери.
— Стой, только с одним условием!
Условие: вечером тело Антона будет опущено в предназначенную для него могилу. Утром — милости просим под колокола.
— Мертвое тело не должно ночью находиться в церкви! Ничего не поделаешь — старый закон!
Эмма круто поворачивается.
— У нас новый строй.
Лесопильщик Рамш подымает от газеты свое учено-щербатое лицо. Шрамы его кажутся сейчас широкими и приветливыми.
Новый строй, новый строй — заладили одну песню. Церковный закон остается церковным законом, и так далее! Иначе твой муж будет упырем бродить по свету, he will be a ghost, а этого ты, верно, не хочешь.
Эмма не хочет мужа-упыря. Пусть лучше упокоится в земле. Перетаскивать труп с места на место как-то страшновато.
Вселенская стужа. Оле мерзнет и мерзнет. И все ему видится кулачок Антона, ледяной кулачок, подъятый к тучам. Как же теперь его друг и товарищ, непримиренный, одинокий, будет обитать среди мертвых?
Аннгрет хлопочет в комнате, стройная и гибкая. Антон Дюрр не был ее другом. Но о мертвых — или хорошо, или ничего! В своих хлопотах Аннгрет задевает плечом опечаленного мужа. У Оле зуб на зуб не попадает.
— Что мне сделать, чтобы ты пустила меня к себе в постель и согрела?
У Аннгрет даже в день смерти Антона есть свои пожелания. Она хочет, чтоб муж надел на похороны высокие сапоги. Оле еще с войны ненавидит кожаные голенища. От них несет командами и разит несправедливостью.
Аннгрет воркует, разжигает его: и совсем она не о военных сапогах говорит, а о крестьянских, на меху, подкованных железками.
— Вот они, возьми!
Оле смотрит на теплую овчину в сапогах. Очень продрог он. За окном идет снежок. Оле обещает надеть сапоги.
В дверь стучат. Пришла Эмма Дюрр. Общипанная курочка среди зимней ночи.
— Антону негде упокоиться. Неужто он это заслужил?
Оле разом возвращается к жизни. Озноб как рукой сняло. Кое-что он сумеет сделать для покойного друга. Разве же он не депутат районного собрания, не председатель «Крестьянской помощи»? Как-никак он человек значимый.
— Ну я им покажу, где будет лежать его тело!
Он приказывает принести домовину Антона в церковную башню под колокола.
— А кому не нравится, пусть мотает оттуда.
На следующий день заколоченный гроб стоит в будущей своей могиле. У Эммы уже и слез нет. Значит, Антон и вправду стал упырем?
Тяжкие думы пригибают к земле беднягу Оле. Кто перетаскивает тело Антона? Кто положил его обед под подпиленное дерево? Он велит опять перенести покойника в башню.
На ночь бургомистр Нитнагель ставит за крестами деревенского сторожа.
Около полуночи сторож идет во второй раз поужинать. Через полчаса он возвращается на свой пост — покойник лежит в могиле.
По деревне идет шепоток, шушуканье: покойник бродит среди живых, они нарушили церковный закон.
Оле сзывает своих товарищей нести вахту у мертвого тела. Следующей ночью бургомистр Нитнагель, Ян Буллерт, Вильм Хольтен и Оле сидят, как черные ангелы, на могильных холмиках и даже закурить себе не позволяют.
Но ничего не случается. Ян Буллерт советует пуститься на хитрость: они пойдут в трактир, словно им уже надоело сторожить. У дверей трактира повернут обратно и крадучись вернутся на погост.
Сова кричит. Кричит три раза, и вопль ее доносится из самой ризницы. Дверь башни распахнулась. Появляется гроб покойного Дюрра. Он не парит в воздухе, как положено видениям и призракам. Он шагает на четырех ногах, кряхтит, кашляет, спотыкается, изрыгает проклятия и командует, словно прусский фельдфебель.
— В ногу идти!