В романе «Эфраим» есть фраза: «Почти все люди интересны». Писатель не раз говорит о «поразительности и ценности внутренней жизни» человека. Способностью раскрывать душевный и духовный мир личности и определяется, по мысли Андерша, значимость романного жанра, его привлекательность для писателей разных времен и народов. Сам Андерш не присоединялся к тем, кто прокламировал «гибель» романа, кто твердил об «исчерпанности» традиционных жанров. Он всегда был в стороне от модных крайностей подобного рода, честно и ответственно продолжал работать, когда иные его коллеги призывали «покончить» с литературой.
Он обладал активным гражданским темпераментом, не позволявшим ему отмалчиваться, когда политические события требовали от художников Европы веского слова. В программном публицистическом сочинении «Бумага, окрашивающаяся в красный цвет» Андерш со всей определенностью высказывается об общественной роли писателя, призванного «участвовать в создании мирного мира». Он не раз подчеркивал, как тревожит его имеющий весьма широкое хождение среди западноевропейской интеллигенции тезис: «Сделать ничего нельзя». Об опасности подобного взгляда для судеб современного мира им сказано немало тревожных, предостерегающих слов. Демонстрируя в своих произведениях модели поведения вымышленных персонажей в исторически конкретных обстоятельствах, Андерш призывает своих читателей: выбирайте! Выбирайте линию поведения, позицию, способ действия, твердо помня об исторических последствиях личных решений.
* * *
Осталось упомянуть еще одно публицистическое сочинение Андерша, раскрывающее его интерес к Советскому Союзу, советской литературе. Эссе «Открытое письмо советскому писателю, касающееся того, что устарело» адресовано Симонову и написано после возвращения Андерша из Москвы, где он побывал в октябре 1975 г. как участник международной встречи писателей на тему «Вторая мировая война и литература».
С разговора об этой поездке и началась наша беседа с Андершем во Фрайбурге. «Вы не бывали в России? — спросил Андерш Ленца и тут же добавил: — Поезжайте непременно, очень советую. Там доброжелательные, гостеприимные люди. А уж русский лес в октябре — непередаваемая красота». (В письме Симонову он говорит о «невыразимом золоте октябрьского леса под Бородино».) Рассказывая о поездке, сдержанный Андерш употреблял самые эмоциональные эпитеты: «сказочно», «захватывающе»… И позже, когда мы говорили о романе «Винтерспельт», он вспоминал Москву, Одессу, встречи с людьми, покорившими его своей душевной щедростью. Андерш очень хотел приехать снова…
В «Открытом письме» он рассказывает, как обрадовался приглашению и как в то же время испытывал смущение и растерянность при мысли, что его приглашают люди, о которых он «ровным счетом ничего не знает». Он вдруг понял, что почти не имеет представления о советской литературе, и ощутил «тяжесть своего незнания». Он пишет о том, что после двенадцати лет нацистского господства — периода духовной изоляции и разрыва связей с мировой культурой, — при всем стремлении передовой интеллигенции ФРГ наверстать упущенное, советская литература для западных немцев продолжала оставаться «неизведанной землей». В 60-е годы книги «авторов из России» стали постепенно издаваться, но отбор их нередко был тенденциозен, а тиражи незначительны. Литературная мода заметно диктовалась потребностями «холодной войны», и средства массовой информации, в значительной мере определяющие судьбу книг, игнорировали тех советских писателей, из творчества которых нельзя было извлечь спекулятивного политического капитала.
Прочитав «Живых и мертвых» Симонова, Андерш обнаружил, что Синцов, Маша и другие-для него «вовсе не чужие люди», что это «гуманистические герои», знакомые и близкие ему не меньше, чем герои Гёте и Толстого. И вся «история отчуждения», целенаправленно укореняемого в сознании западных немцев стратегами «холодной войны», показалась ему чем-то безнадежно устаревшим, изжившим себя и, собственно говоря, смешным. О том, что «безнадежно устарело», он и говорит в письме к своему советскому коллеге.
Так началась дружба этих двух писателей, которым было что сказать друг другу и людям. Симонов ответил Андершу; он соглашался с ним в главном: в мысли о необходимости лучше знать и понимать друг друга. Он рассказывал в своем письме, что на писательской встрече, где обсуждалась «сложная и драматическая тема»-уроки второй мировой войны и долг писателя, — Андерш вызвал всеобщее уважение бесстрашием своего взгляда на «трагическое прошлое».
На этом переписка не оборвалась, хотя ей и не суждено было оказаться длительной. В августе 1978 года Симонов послал Андершу письмо, в котором с большой теплотой отзывался о романе «Винтерспельт», появившемся на русском языке. Андерш благодарил в ответном письме за внимательный, тонкий и глубокий разбор романа, рассказывал, какой постыдной травле подвергся за эту переписку со стороны неофашистской прессы…
Симонов и Андерш, участвовавшие в войне по разные стороны линии фронта и писавшие о ней очень по-разному, считали необходимым напоминать об уроках войны и об ответственности за будущее. Сейчас, с дистанции времени, их диалог предстает как духовное завещание, обращенное к последующим поколениям, как непримиримое осуждение войны, напоминание о важности добрососедства, как призыв к гуманности, к миру на земле.
Винтерспельт
ПОЛОЖЕНИЕ ПРОТИВНИКА-В ПЛАНЕ ВОЕННОМ
Посвящается тому самому лицу, которое упомянуто на с. 34 и известно автору как лицо исключительно надежное
Было холодно, лил дождь, дул почти ураганный ветер, и перед нами стеной стояли черные леса Шнее-Эйфеля, где обитали драконы.
Эрнест Хемингуэй. 49 репортажей
Прошлое не умирает; оно всегда остается с нами.
Уильям Фолкнер. Из газетного интервью
На Западном фронте без перемен
«Западный театр военных действий. (Боевые действия с 25 сентября по 9 октября 1944 г.) В районе Ахена шли бои местного значения, постепенно, однако, усиливающиеся; в районе горного массива Эйфель и на мозельском участке фронта было спокойно». (Военный дневник [ВД] Верховного командования вермахта [штаб оперативного руководства] вели Хельмут Грайнер и Перси Эрнст Шрамм, т. IV, с. 400.)
Гитлер, или Недостаточная глубина
«Фюрер рассчитывал, что осенью погода на какое-то время исключит действия вражеской авиации и тем самым будет уменьшено ее превосходство. Оперативное наступление фюрер считал необходимым уже потому, что французам нельзя было давать возможности укреплять свои соединения; по его мнению, семидесяти соединений, которыми, по-видимому, располагали англо-американцы, было недостаточно для фронта в 700 км. Поэтому он считал, что свои силы на этом фронте надо сосредоточить таким образом, чтобы в полосе наступления они превосходили силы противника. Сначала полагали, что в качестве исходного района следует выбрать Бургундские ворота и Голландию. Штаб оперативного руководства должен был в середине третьей декады сентября представить необходимые расчеты соотношения сил.
Но теперь речь шла уже не об операции, проводимой с марша, когда можно использовать бреши в обороне противника или глубокие фланговые удары, а о наступлении с линии стабильной обороны, постоянно наблюдаемой противником с воздуха, — о наступлении с целью прорвать уже укрепленную противником линию фронта, то есть об операции, которая требовала длительной подготовки и силы для которой — поскольку войска Западного фронта были истощены — можно было изыскать лишь за счет пополнения старых и формирования новых соединений. Времени в результате потребовалось больше, чем можно было предположить первоначально: от разработки первоначальных планов до последнего приказа перед наступлением прошло ровно два с половиной месяца.