Февраль 1915
64. ДВАДЦАТЬ ПЯТОГО МАРТА
Под золотом марта снега в оврагах вскипали.
На высокой паперти стоял слепой мальчик.
Простер он руку свою, прося подаянья,
Не к толпе прихожан и не к пашне, синевшей
в тумане,
Но к желтому небу
Это день исцелений! Гроза средь снега!
Бесплодные вдовы и девы в церкви. Он слушал,
Как о нежном сыночке голосила кликуша.
Он тянулся к небу, и в полдень
Кто-то золотом руку его наполнил.
Девять лун отойдут, и звезда загорится в Сочельник.
Погорюет жена над пустой колыбелью.
Но, боже, как будет он плакать, маленький мальчик,
Когда последние капли уйдут сквозь сжатые крепко
пальцы!
Март 1915
65. «Майское утро, и плачет шарманка…»
Майское утро, и плачет шарманка,
Но сегодня я больше не встану.
Вы, в своем милосердии
Приносящая крест,
Расскажите о чьей-нибудь смерти,
Чтоб я не боялся чудес.
Нет, перестаньте,
Прогоните лучше его!..
Я знаю, что этот же самый шарманщик
Стоял над калекой Рембо.
Как совладать с весенними днями,
Они сочатся сквозь шторы, сквозь ставни.
Пароход, уплывающий в Харрару, —
Это не пьяный корабль!
Скоро ль, устав наконец,
Курчавому доброму негру
Я отдам золотой бубенец
И за это возьму его веру?
Но негр не приходит, не уходит шарманка.
Я сегодня больше не встану…
… Вот казнь, и нет ни плахи, ни меча,
И даже кровь, и даже кровь не горяча!
Март 1915
66. В ДЕТСКОЙ
Рано утром мальчик просыпался,
Слушал, как вода в умывальнике капала.
Встала — упала, упала — и жалко…
Ах, как скулила старая собака,
Одна, с подшибленной лапой.
Над подушкой картинку повесили,
Повесили лихого солдата,
Повесили, чтобы мальчику было весело,
Чтоб рано утром мальчик не плакал,
Когда вода в умывальнике капает.
Казак улыбается лихо,
На казаке папаха.
Казак наскочил своей пикой
На другого, чужого солдата,
И красная краска капает на пол.
Март 1915
67. СВАДЬБА НА ПЛОЩАДИ
Уж звезды глядели подслеповато —
Хитрые глазки бабки,
Что, пристойно вздыхая и ноя,
Чистит и моет покойника.
Господин с «проспектом»
Жадно ловил человека:
«Кайтесь, покайтесь!
Ныне только это средство покупайте!»
Простер он руку к вывеске, зревшей
В сизых далях,
Где сорок приученных бесов
Вдоль огромных букв кувыркались.
На столб взобрался кутила
В грязном цилиндре, и, правя стеком,
Темную площадь кропил он
Жиденьким светом.
Кутила
Господа, соблюдайте уважение к божьему
месту.
Сейчас должны прийти жених и невеста.
В церкви темно. Вы же беситесь.
Так не полагается.
Черный жрец с пылающей лестницей,
Вас приглашаю я.
Фонарщик
Плетется собака,
Ложится у фонаря.
Черная собака,
Что ты ходишь зря?
Обведу вкруг огня я круг.
Забьются искры.
От белого беса круг
И от мглистого.
Мгла ты, мгла,
Что ты наплела?
Бродишь, ходишь около.
Ты не балуй, мгла,
Я фонарщик расторопный,
Обхожу четыре черные угла,
Одиннадцать овец гоню на заклание.
Зажигаю одиннадцать светильников в храме:
Первый для тени, что рядом тащится,
Второй для улыбчивой дамы,
Третий для пришедшего с моря тумана,
Четвертый для слепца,
Пятый для рекламы,
Шестой для хмельного гонца,
Седьмой для всякой собаки,
Восьмой для Адама,
Девятый для юной плясуньи, для грешной
причастницы,
Десятый для отца,
А одиннадцатый так себе…
Лошадь
Я — лошадь!
Я покорно тащила черную ношу
Дел ваших.
Собирала зерно
И снова его увозила на пашню.
На бойню влекла гимны певших баранов.
И в кружевном домино
Развозила усопших и пьяных
Домой.
Вы глаза мои окутали тьмой.
Но сегодня брызнул в них день.
Скинула вашу ношу.
О, какой огневой слепень
Жалил старую лошадь?
Я несла туда, за дома, за заставы,
Я несла, несла и упала.
Облепили меня люди, люди — лошадь,
Точно липкие бескрылые мошки.
Не слетали, не пугались,
Снова волокли по яркому асфальту…
Напрасно губы мои сосут железо,
Взывая о воде ключевой.
Видишь ты, человечья невеста,
Двое нас, двое…
Гимназисты
Мы учили теорию словесности…
Ах, какие крылышки небесные!
Мы у мух вырывали лапочки милые,
Мушиные лапочки, ангельские крылышки…
Продавец
Купите, господа, открыточки невинные!
Дама с очень пышными формами!
Голенькая дамочка, и при ней мандолина…
Купите — недорого!
Кутила
Не слушайте его, дети!
Сейчас перед вами предстанет добродетель.
Жених — манекен от лучшего портного.
Какой покрой! Какое нежное сердце, и ни слова.
Невеста голенькая, но в чулках и в шляпе.
Она может очень стыдливо улыбаться.
Тише, господа, тише!