В знак приветствия слабо помахал рукой завсегдатаям — откинувшись на спинки стульев и вытянув перед собой ноги, они задыхались и прели в редкой кружевной тени маслин. Непробудный пьянчуга Симо, прозванный Бутылкой, дремал за столом, пуская густую слюну из приоткрытого щербатого рта, одолеваемого упорными мухами. На некотором расстоянии от него, ибо по такой жаре никто не терпит близкого соседства, расположился второй рыбак из здешних, капитан Стеван, или — просто — Капитан, костлявый, долговязый субъект с лошадиным лицом, в холщовых штанах неопределенного цвета, американской рубахе военного покроя и в офицерской морской фуражке с уцелевшим выпуклым черным козырьком, но давно утерянной кокардой и ободом.
Беспокойная и суетливая его натура даже здесь, за гостиничным столиком, не давала ему ни минуты покоя, заставляя его, этакого непомерно длинноногого, вопреки всем законам природы всюду поспевать и присутствовать везде одновременно. И сейчас, развалившись на стуле, с раскинутыми для лучшего обдувания руками и длинными ножищами, он, несмотря на истому жаркого средиземноморского полдня, не мог побороть в себе настоятельной потребности действовать и со скуки допрашивал местного пономаря, монастырского послушника, который, наполовину в тени, наполовину на солнце, стоял, согнувшись перед ним с корзиной в руке, и со смирением школьника перед строгим учителем отвечал Капитану. На правом веке его красовался нарост величиной с птичье яйцо, а на шее с противоположной стороны повисла здоровенная груша, не позволявшая ему застегнуть рубашку. В резиновых опорках, без носков, он переминался с ноги на ногу перед Капитаном, а тот его не отпускал, но и не приглашал присесть.
— Как торговля шла сегодня, Радован?
— Плохо. Жара. Никому неохота машину останавливать.
— Но все-таки ты что-то продал, утром у тебя корзина тяжелей и полней была. Мог бы хоть Симо Бутылке поставить стаканчик, если уж нас за людей не считаешь.
— Ничего я не выручил, клянусь святым Василием! Это у меня ребятишки поели, пока я по нужде отлучился за межу.
— А игумену ты часть уделяешь?
— Он не спрашивает. Да и чего спрашивать-то? Инжира полно, никто его не собирает. А этот и вообще не монастырский.
— Не монастырский? Так чей же он? Общинный, стало быть? А ты налог за него платишь? Тут уже из Новиграда приезжали, интересовались, сколько ты зашибаешь.
— А я не отказываюсь. Что положено казне, пусть забирает, — с полной серьезностью оправдывался послушник и, избавившись наконец от своего мучителя, направлялся к приезжему гостю, откидывая с содержимого корзины большие круглые лопухи, под которыми обнаруживался клейким месивом слежавшийся инжир, идущий обыкновенно на откорм свиней. Происходила бессловесная торговля: приезжий отрицательно качал головой, продавец в молчании покрывал товар и, поднеся к губам два пальца, просил закурить. Приезжий лез в карман за сигаретами и протягивал ему всю пачку целиком, стараясь избежать соприкосновения с его рукой, тот принимал пачку и удалялся безмолвно, пригнувшись к корзине под тяжестью грушеобразного нароста, который тянул его к земле.
— Приучите его, господин, потом не отделаетесь, — предостерегал приезжего красивый хозяин. — Этот на куреве царство просадит.
— Что у него такое на шее?
— Кто знает? Забрел сюда давно откуда-то из Боснии или из Лики, вроде Симо Бутылки, да и застрял здесь навек. Шишка его тогда маленькая, как лесной орех, была, а теперь год от года растет. Говорят, его в Турции ранили, когда он там дорогу строил, а теперь пуля двинулась выхода искать. Ее можно нащупать, но врачам он вырезать не дает. Поздно, говорит, и так к тому году помру.
— Какая еще пуля? Это от срамной болезни у него. Турчанка одна в Стамбуле наградила! — вставлял капитан Стеван и, зевая, вытягивал во всю длину свои ножищи, затем сплевывал на сухие пальцы, стараясь скинуть с губ прилипшую крошку табака.
— Вон дед Тома вышел! — указывал красивый хозяин на залив; из горловины его в море медленно на веслах выходил баркас, мелькая вдали соломенной шляпой и белым пятном платка на носу — это старик взял для подмоги мальчика. — А ты когда же, Капитан?
— А, пусть его. Уступаю ему дорогу. Он старше, и путь его длиннее. Воображает, горемычный, будто улов от его стараний зависит. А рыба, она женского рода — кто больше за ней бегает, тому меньше достанется, — говорил Капитан, но через некоторое время тоже поднимался, устремлялся к морю, чтобы вытряхнуть сети из лодки где-нибудь у берега неподалеку. И семимильными шагами перемахивал через кустарник, межи и ограды.