Третий местный рыбак на людях появлялся редко. Жил он отшельником на дальней окраине села, в маленькой лачуге, построенной им, кажется, своими руками. Здесь же держал и лодку — просмоленный, утлый челн, который хозяин при малейшем ветре снимал с причала и вытаскивал на берег, где тот и лежал весь день черным вороном на песке. И обликом и поведением человек этот отличался от прочих жителей села, — мелкорослый, замкнутый и хмурый, дотла испепеленный внутренним огнем, даже отблеском не прорывающимся наружу, тогда как окружающий его по-южному общительный народ без всякого горения внутри так и брызжет фейерверками. Это Митар, по прозванию Чумазый или Цыган, что, по существу, одно и то же. Цыган сетями не ловит — по крайней мере не видно, чтобы он их развешивал и сушил, — уходит в море как-то скрыто, в неурочный час, когда другие уже вернулись или отдыхают, всегда один, всегда из своего угла залива, как отлученный от стаи волк-отшельник.
Перед заведением, единственным местом встреч сельских жителей, сходилось, судя по всему, одно и то же общество.
Бакалейщик Душан Мрджен — трезвенник, такой же неподкупной честности, как весы в его лавке, — заглядывал сюда перед открытием своей лавки или после закрытия, мимоходом, не присаживаясь даже выпить кофе, только чтобы приветствовать собравшуюся здесь почтенную публику. Баро Плиска, или иначе дядюшка Лиска, по прозвищу Американец, правда никогда в той части света не бывавший и в действительности возвращенец из Новой Зеландии или Австралии, — продувная бестия, от чрезмерного крестьянского лукавства отрастивший хоботом нос, подкравшийся к самым губам, чтобы первому пронюхать и проведать, что собрались они сказать, и в случае чего предупредить возможный свой промах. В прошлую войну ему, как говорят, удалось обвести вокруг пальца все союзные рекрутские и медицинские комиссии, выдав за ранение, полученное на войне, какой-то свой ничтожный физический недостаток, по рассеянности не внесенный в справку при призыве. Так он и отсиживался здесь, в глуши, недоступный ревизионным и супер-ревизионным комиссиям, и теперь здоровый, лоснящийся, без каких-нибудь видимых изъянов получал значительную пенсию по инвалидности в долларах, что делало его самым имущим человеком на селе. Землю обрабатывать он за ненадобностью бросил и, не имея никаких забот, большую часть дня проводил в питейном заведении. Говорил он неразборчиво, скороговоркой, как бы отучившись в дальних странах от родного языка, и с обиженной растерянностью моргал поросячьими глазками, сотрясаясь в мелком смешке, словно его щекотали под ребрами. Большой любитель наблюдать за карточной игрой, сам дядюшка Американец брал карты в руки в тех редких случаях, когда ему приходилось заменить хозяина гостиницы, вынужденного подчас отвлечься от игры по настоянию какого-нибудь особенно настойчивого посетителя. Объясняя воздержание свое неумением играть, в действительности дядюшка Американец серьезно опасался заговора завладеть его деньгами — предметом острой зависти местной голытьбы.
Непременным членом общества являлся также Уча, иначе никогда никем не называвшийся, — городского вида человек, тот самый, что рассматривал приезжего в первый вечер. Учитель и директор провинциальной школы в прошлом, а ныне пенсионер, он вынужден был ввиду скудости пенсионного содержания и болезненности своей супруги податься обратно в свою вотчину. Копаясь понемногу в запущенном отцовском хозяйстве, он разводил фрукты, кур, пчел — словом, все способное приумножаться и плодиться к его выгоде, но без его труда, — и за скромный гонорар обучал грамоте сельских детей, дабы иметь возможность своим детям, получавшим образование в Белграде, посылать сбереженные и вырученные гроши вместе с занятыми и перехваченными где-нибудь на стороне. Как человек ученый, он считал себя ближе всех по духу к приезжему гостю и потому чаще других подсаживался к нему поближе и под скромное угощение — чашка кофе или стакан вина — посвящал его в здешние судьбы и обстоятельства, чтобы потом за другими столиками — уже совершенно безвозмездно — переводить слова и мысли нового своего знакомого на язык здешних жителей и от его имени делать заявления, никогда никем не высказывавшиеся. С молодым хозяином Миле, капитаном Стеваном, дядюшкой Американцем и Симо Бутылкой, находившимся в постоянном подпитии, Уча составлял сложившуюся картежную компанию, над головами которой, подобно сигнальным флажкам корабля, Капитан, как наиболее ловкий и смекалистый, но, уж во всяком случае, самый темпераментный, лихо размахивает картами и с прищелкиванием и выкриками лупит ими по столу, то и дело сплевывая на свои сухие пальцы и на правах выигрывающего заказывая выпивку за чужой счет.