Он все-таки поднялся к Миле, но задержался там недолго: утром надо было рано вставать.
Тепло. Мошкара вилась роями. Залезала под рубашку, липла к уличным фонарям перед гостиницей и обгоревшими крошками обсыпала гостей за столами. Ветра нет, полный штиль, ранний месяц оставил на море ровный, словно проведенный по линейке, след. С размеренной медлительностью часов, отсчитывающих минуты, подавали голос цикады.
Настроение сонное. Разговор не клеился. Перекинулись парой слов о последних сельских новостях: о вдовьей дочери, устроившейся судомойкой в Новиградском отеле, о слабоумном Николе Машове — незадача вышла у него: корова по недогляду свалилась в канаву и сломала ногу. Вот и пришлось Николиному брату заколоть корову и разносить по домам мясо, между тем как сам Никола из боязни быть сильно битым куда-то скрылся. Поговорили так и замолчали. Скучно протекала и карточная игра, и приезжий первый собрался домой.
Осторожно нащупывая тропу, спускался он в село, вдыхая благоухание лавра, розмарина и лаванды. Внизу журчал источник, набравший силы после прошедших дождей. В песке торчали рогатые колья, возле них валялись длинные жерди, на которых даем сушатся сети. Приблизился к воде — маленькими кошачьими язычками море лизало песчаную отмель. В доме у деда Томы горел тусклый свет. Он прошел к своей калитке пляжем.
Не зажигая лампы, разделся при луне — она заглядывала ему прямо в окно — и лег. Было не больше десяти часов. Отголоском недавнего шторма плеснула в скалы набежавшая откуда-то волна. Фосфоресцирующие водоросли отблесками далеких звезд мерцали в темноте, и, может быть, именно в этот момент какая-нибудь рыба, нечаянно задев плавниками за сеть, безвозвратно запутывалась в ней, как тот одинокий прохожий, что свалился на неосвещенной улице в зев незакрытого подвала и только глубже проваливался в него, тщетно пытаясь выбраться на волю. Несчастный звал, наверное, на помощь, но кто знает, не подает ли сигналы о бедствии и рыба, трепещущими жабрами и плавниками создавая волну, подобно звуковой. Услышав отчаянный призыв о помощи на ближайшем углу, может быть, в тот же подвал, словно морской хищник в расставленный невод, попадет подвыпивший гуляка, возвращающийся из корчмы, а может быть, надеясь поживиться на чужой беде, ночной грабитель, только что прикончив невинную жертву в темной подворотне, сам угодит в ловушку во мраке и задохнется в зыбучей массе угля, погибая по вине своей жестокости, как алчная щука, которая бросилась в сети, соблазненная маленькой рыбешкой.
Не будучи по натуре охотником, он не понимал людей, которые забавы ради убивали зверье, без содрогания наблюдая за его предсмертной агонией. Но поскольку рыба — существо безгласое, ее за живность можно не считать, И потому дед Тома, промышляющий в море, представлялся ему мирным пахарем — маленькой песчинкой, затерянной где-то в бескрайних равнинах Воеводины. С отчаянным усилием налегая на плуг, как бы грозится пахарь располосовать сам шар земной. Но есть свое величие и в том, как, добывая улов, бороздит рыбак морские просторы, и в памяти у него уже сквозь сон всплыло стихотворение из тех далеких времен, когда он еще читал поэзию.
Что такое море? — спрашивал поэт. И хотел понять, что такое истинное море, и какая сила долбит крутые утесы скалистых далматинских берегов. Шесть бесконечных, шесть долгих дней искал он море, но не мог его найти. Только видел он большую птицу — на волнах могучих крыльев долгий день летела птица к морю и, устав, под вечер на роге молодого месяца присела отдохнуть, а после с серебристой песней соскользнула на прибрежные камни. Не ее ли крылья голубые волны моря? Или море — очи белолицей, ночью снившейся ему девицы, или море — пена волн на утесах далматинских гор? Шесть дней, шесть бесконечных дней провел поэт, разыскивая море, но так его и не нашел. И только в день седьмой в корчме у мола за столом дубовым он увидел море, заплескалось море волнами вокруг. Заискрилось море в лицах грузчиков, рабочих, мореходов, рыбаков, заходило море волнами опаленных солнцем натруженных мышц, покоривших дали моря, вышедших из них, и узнал поэт в то лето море всех пяти стран света.
Давно минули те времена, когда и он думал, как этот поэт. Сегодня символом моря для него был старик, невозмутимо плетущий свои сети. Его не смущает, что какие-то из них порвутся и выпустят рыбу. В конце концов и те попадут в нее. Одним суждено быть пойманными, другим суждено быть ловцами, но ведь и ловец должен быть пойманным когда-то. Море — начало и завершение всего, по сути дела, все мы в одних сетях, и кто знает, вокруг чьей шеи затягивается сейчас петля.