— Идет что-то! — не выдержал он.
За ним и старик нагнулся посмотреть.
— Камень с нижнего конца сети! — наставительно заметил дед Тома.
Сеть вязко выходила из моря, словно из густого теста. Наконец над водой показались две скорпены, зацепившиеся плавниками за петли; гордые рыбы, исполненные сознания собственного достоинства, они умирали, краснея от стыда. Следом за ними целый выводок колючих бычков, репейником застрявших в ячейках, и напоследок еще две белобрюхие рыбины.
— Слабовато! Двух кило не будет.
— Может, в другой окажется больше.
— Это-то нас, сынок, всегда и утешает, жаль только, сбывается редко.
Между тем в следующей сети улов был еще меньше: несколько морских коньков, к тому же наполовину обглоданных. В третьей оказалась приличных размеров скорпена, надутая и ощетинившаяся от злости, две морские звезды и целое семейство рачков, которых старик выбросил обратно в море. Вот и все.
— Хочешь попробовать тащить? — предложил старик.
— Не спутать бы сеть да не порвать.
— Не порвешь — море спокойное и на дне песок. Знай себе тащи, а надоест, скажи, я тебя сменю.
Приезжий перешел на нос, принял сеть из рук старика и стал выбирать; это оказалось труднее, чем он думал; снова он попал впросак, недооценив силу деда Томы. Свинцовые грузила цеплялись за борт баркаса, если же он отводил сеть дальше от лодки, у него затекала согнутая спина и немели руки.
— Смотри, не возьмись рукой за скорпену. Я привычный, а тебе ее укол может повредить.
Но и скорпен тоже не было. Ничего, кроме пучков пожухшей морской травы, намытой течением на песчаное дно. И замыкающим был непременный белый камень. Стекая со снастей, вода мочила матерчатые сандалии приезжего.
Ему было неловко перед стариком за столь редкое невезение с уловом. Порожняя лодка болталась на волнах. Стараясь не запнуться за сети, он сошел с носа.
— Лучше бы вам не брать меня с собой.
— Дело не в том, кто в лодке сидит, а в том, что в море плавает. При такой луне, как нынче, да в тихую погоду рыба видит сеть и не подходит к ней.
Они возвращались вдоль берега. Под солнцем, светлея на глазах, быстро высыхали сети. Сидя к носу лицом, приезжий наблюдал, как билась, задыхаясь, выловленная рыба, постепенно затихала, угасая в стягивавших ее сетях и на иссушающем солнце.
Старик достал из-под кормы свою шляпу и пришлепнул к макушке. Лавируя среди скал, они пробирались к заливу. И так почти ежедневно, годами уходил и приходил он с регулярной закономерностью прилива и отлива, его дыхания и пульса. Его напарник между тем остро чувствовал горечь поражения и обманутых надежд.
Когда рыбу высвободили из сетей и сложили в сундучок, обнаружилось, что улов, в общем-то, не так уж и плох.
— Вот тебе и обед целой семье. Себе возьми сколько надо. Пусть тебе тоже поджарят.
Они успели раскинуть на шестах сети, когда на берегу показался капитан Стеван, решивший, что и ему настало время выйти за своим уловом. Он завел мотор, хлопая его, точно осла по ушам. Слетал куда-то тут неподалеку за сетями. Не успели они, управившись с делами, сесть передохнуть, как вот уже Стеван возвращался с уловом. Он стоял на носу и размахивал рукой, словно всадник перед финишем, который нахлестывает коня и оповещает зрителей, что он выиграл заезд.
Старик швырнул в песок недокуренную сигарету, поднялся и ушел.
В полдень, когда он лежал на песке возле самого дома, поленившись пройти до одной из открытых им укромных бухт, на пляже появилось новое, неизвестное ему лицо: женщина в легком сине-белом полосатом платье из двух частей, широкополой шляпе с красной ленточкой, вымпелом вьющейся на легком ветерке. Под мышкой у нее было ярко-красное полотенце, в руке — сумка из рогожи; нога за ногу, ступая на высоких каблуках, только что сошедших с городского асфальта, она спустилась к морю. Приезжий рассматривал ее снизу, с земли, словно пес, улавливая дразнящий, сильный распространяемый ею за пах, столь необычный в этом захолустье, где все отдавало рыбой и скотом.
Незнакомка оглядывалась, присматривая себе местечко поровнее и почище. Тщательно расстелила большое мохнатое полотенце и, отстегнув на поясе юбку, освободилась от нее, размотав, словно рулон полотна. Затем спустила с плеч верхнюю часть платья, и все это сложила рядом. И осталась в черно-белом полосатом, как зебра, купальном костюме.
Солнце прошло уже половину небосклона, но стояло еще высоко. Оно било ему прямо в лицо, и против света он видел лишь ее силуэт, словно бы вырезанный из черной бумаги. Женственным, мягким движением, завершая ритуал раздевания, она сняла с себя туфли и, будто перебегая к кровати, мелкими шажками прошла те несколько метров, которые ее отделяли от мори. Попробовала воду ногой, остановилась, вода не доходила еще ей и до колен, и принялась рассматривать изучающим взглядом пляж, лодки, сети и дома на берегу. Купаться она передумали; видимо, море пришлось ей не по вкусу, сильно загрязненное и этой части залива и пропахшее рыбой и прелыми водорослями. Женщина возвратилась к красной подстилке на песке, повернулась лицом к солнцу и застыла изваянием на постаменте, закинув руки за голову, грудью вперед, подобрав живот, упругая и крепкая, как юноша-спортсмен. Совершив это обрядное приветствие морю и солнцу, она преклонила колени к молитвенному коврику-полотенцу и вытянулась на нем, прикрыв глаза от солнца шляпой.