С некоторого времени в доме начали поговаривать об отряде. Когда он наконец появился в Еловом Долу, дядя Радивое вышел навстречу с бутылкой ракии, произнес здравицу, помянул геройство старых кривошиян и пожелал отряду боевой удачи. Но Йоша, несмотря на это, сохраняла об отряде, а особенно о взводе охраны и штабе, которые остались в Долу, разместившись в доме и хибарке, собственное мнение. Она вообще не любила видеть около дома чужих — от них никогда добра не бывало, — будь то торговцы, сборщики налогов, жандармы или солдаты. Она их избегала, и в то же время ее тянуло поглядеть на них, послушать их разговоры. Когда новые люди появлялись в Долу, она стояла в сторонке, заложив руки за спину, молчаливая и насупленная, не отвечая на вопросы, но прислушиваясь к разговорам, и каждое слово врезалось в ее память. Если кто-нибудь взглядывал на нее, она отводила глаза, продолжая следить за каждым движением, а если к ней приближались, хотя бы случайно, тихо и осторожно отодвигалась, держась на таком расстоянии от людей, чтобы можно было все видеть и слышать, а в случае надобности — убежать.
Так же она вела себя в первые дни и с отрядом. Правда, товарищей из штаба и тех десяти, поселившихся в отцовской хибаре, казалось ей, можно бы и не бояться, но опять-таки, кто знает — люди посторонние, чужаки, еще принесут в дом какую беду. Во всяком случае, добра от чужих она ждать не могла. Уже теперь их вытеснили из хибары, в лощине беспощадно валили буки и в дедовом доме стеснили всех так, что Йоше первой — известное дело — пришлось в этакий холод спать в хлеву на сене. Кроме того, картошку из подпола доставали и для них — ей чудилось, что подпол пустеет с невиданной быстротой; кукурузу мололи и варили и для них, коров доили и для них, и Йоша начала опасаться за скотину. Нижние кривошийские села тоже снабжали партизан продовольствием, но Йоше казалось, что ее семья дает больше других — и харчей, и дров, и жилья. И раньше в доме еды едва хватало, а теперь вот еще прибавилось пятнадцать ртов.
Правда, была от них и кое-какая польза: итальянцы, которые раньше то и дело шлялись по селам в поисках картошки и сала, перестали высовывать нос из казармы и прятались за своими укреплениями, как только приближался отряд. Стреляли теперь чаще, но Йоша считала, что стреляют далеко, и потому смело гоняла овец в такие места, куда раньше ходить не отваживалась.
Когда выпал снег, она стала кормить скот на гумне, перед хибаркой, и понемногу начала привыкать к ее новым обитателям. Здесь, в хибаре, среди прочих было двое крестьян из Верхних Кривоший, оба высокие, худые и молчаливые; другие трое — из сел с той стороны горы; одного она знала и прежде — с этими ей было легче. Остальные четверо были бокели, приморцы, живые, ловкие ребята, минуты не сидевшие спокойно. Один из них, выполнявший обязанности повара и потому быстро растолстевший, не ходил в караулы, и Йоша встречала его чаще других, когда задавала овцам корм или отправлялась за водой. Когда у него не было дела, повар Никола выходил на порог хибарки в майке с короткими рукавами, подбоченивался, сдвигал шапку на затылок и махал Йоше рукой или шутил с ней, если она проходила мимо. Иногда он помогал ей доставать воду из родника, а то колол дрова и сам носил их в дом; когда родник иссяк, она ему показала другой — так между ними установилось некое молчаливое сотрудничество. Никола помогал задавать корм скотине, загонял овец в хлев, а она отвечала ему гораздо скупее и сдержаннее, только краткими советами, а то и вовсе лишь кивком головы. Тем не менее во взводе уже знали Йошу.
С товарищами из штаба было сложнее. Все пятеро незнакомые, все городские, из Боки, серьезные, даже хмурые люди, всегда запятые. Постоянно они куда-то уходили, а возвращаясь, тотчас закрывались в своей комнате. Входить туда было нельзя. Там всю ночь горел свет, слышался громкий разговор, похожий на спор, и что-то дробно стучало; женщины, прибиравшие в комнате, объясняли, что это стучит какая-то машина, на которой тот, очкастый, «печатает буквы». В комнате неизменно находился кто-нибудь из штаба, никогда она не оставалась пустой; окно, по наблюдениям Йоши, открывали всего два-три раза, и то ненадолго. В эту комнату заходили бойцы из батальона, стоявшего в Нижних Кривошиях, заходили и некоторые крестьяне и целыми вечерами там о чем-то разговаривали. Иногда усаживались и в большой комнате у огня. Йоша, если урывала свободную минутку, забивалась куда-нибудь в уголок и слушала — не все ей было понятно, но от нее не укрылось то внимание, с которым крестьяне и дед ловили каждое слово, сказанное кем-либо из штабных.