Уча, Симо и Баро, стоя в дверях, загораживали свет. Капитан привычно занял место за столом, где уже дожидалась чернильница и бумага. Не хватало только плаката на стене, чтобы питейное заведение превратилось в канцелярию.
— Вот он! — указал на него Капитан, выполняя функцию судейского.
— Имя и фамилия? — без предисловий приступили к делу милиционеры, как будто впервые видели его. Отец, мать, точный адрес, постоянное место жительства, удостоверение личности. И прочее.
— Являетесь ли вы владельцем автомашины номер 85–40?
— Да!
— Где ваши водительские права?
— В машине.
— Ключ от машины?
— При мне.
— Вы уверены?
— Уверен. Вот он!
— Вы кому-нибудь его давали?
— Насколько мне помнится, нет.
— А машину?
— Совершенно точно — нет.
— Тогда пройдемте!
Окружив приезжего, как арестанта, милиция вывела его во двор. Симо и Уча метнулись в стороны, пропуская их; Джина, издали наблюдавшая за ними, испуганно всплеснула руками. Тем же порядком — он между двумя милицейскими — погрузились в джип, машина рванулась с места и резко затормозила на развилке.
Справа, припечатанная к скале, стояла его машина, настолько обезображенная, что он никогда бы ее не узнал, не будь на ней номера. Осколки стекол рассыпаны по асфальту, правая фара вырвана, корпус исковеркан и помят. Должно быть, машина несколько раз перевернулась.
— Попробуйте ее завести и сдвинуть с места. Она мешает проезду.
Прежде всего пришлось освободить от осколков сиденье и ножные педали. С первого же поворота ключа мотор, как ни странно, заработал. Милиционеры помогли ему выправить бампер, прижавший правое колесо.
— Советуем впредь не оставлять машину без присмотра! — С этим наказом они захлопнули дверцы джипа. — Через день-два явитесь в Новиград подписать акт.
С боязливостью хромого довел он машину до места и снова поставил ее в тень винограда за домом. Дверь была заложена на засов. В комнатах наверху окна закрыты ставнями. Тишина, все разошлись. Только на дороге, не успев впитаться в землю, еще виднелось красное кровавое пятно.
— Здравствуй! — сказала она, встретив его на дороге. В темноте он ее едва разглядел. Одной рукой она придерживала что-то впереди себя. И голос у нее не такой, как обычно: тише и мягче.
— Спит? — спросил он, разглядев коляску.
— Спит. Вывезла воздухом подышать. День был душный, и она все время беспокоилась. Давай пройдемся немного. На улице так приятно. — И, заметив его нерешительность, прибавила: — Тебя ребенок смущает?
— Нет, что ты! С чего ты взяла?
Она толкнула коляску. Они ушли из круга света, который отбрасывал фонарь. Было необыкновенно тихо: перед закрытой дверью ни одного человека. Даже цикады почему-то, прервав свою песню, замолкли.
— Тебе жаль машину? — спросила она. В темноте лица ее не было видно. Иногда они прикасались друг к другу локтями.
— Машина застрахована. Самое неприятное, что я же во всем оказался и виноват. Слышала, как кляла меня его мать?
— Не обращай внимания. Она знала, что Миле твою машину берет. И я ей говорила, да она и сама это видела из заднего окошка. И потом это с ним не в первый раз. В прошлом году он разбил мотоцикл у почтальона.
— Что же ты меня не предупредила?
— Я тебя предупреждала намеками. Не помнишь? Но тогда мы с тобой еще плохо были знакомы, а потом я тебе несколько дней назад об этом говорила. Ты мне ничего не ответил. Я была уверена, что тебе это известно и ты не возражаешь, и Миле говорил мне, что у него твой ключ и разрешение брать машину. Он в Соленое ездил на свидания к почтальонше.
— Не представляю, как мне ее теперь чинить. И на чем обратно ехать.
— Собираешься уезжать?
— Я уже здесь три недели, отпуск кончается.
Она взялась за коляску другой рукой, в темноте нашла его ладонь. Он не противился, но и не ответил на пожатие. Кругом непроглядная тьма; фонарь у входа сиял далекой красной звездой. Сейчас никто не мог их видеть; только ему мешало это их сходство с супружеской четой, вышедшей с ребенком на вечернюю воскресную прогулку.
— Ты на меня сердишься за тот вечер?
— Нет. Что мне сердиться?
— Причины для этого есть. Наверное, тебе не слишком приятно было в обществе этих юнцов.
— Чепуха! В конце концов, виноват мой возраст, а не их, и если тут и надо кого-то винить, то, скорее всего, меня, а не их или тебя.
— Нет, я себя ужасно ругаю. Не надо было тебя с ними знакомить и тащить развлекаться. Но самое ужасное то, что я вытворяла потом. Я боялась, ты вообще после этого не захочешь меня видеть. Вчера целый день не смела тебе на глаза показаться, а ты не приходил. Не хотел со мной встречаться?