— Тут недалеко… извозчик нам не нужен! — сказала она, неверно истолковав мой взгляд и будучи к тому же бережливой. — Гостиница там… но лучше пойдем кружным путем, и по дороге я покажу тебе город… Он очень милый. Вот увидишь! — заверяла она и, взяв мою руку, пыталась вести меня таким образом.
— Это платановая аллея, — объясняла она. — Здесь мы гуляли по вечерам, особенно весной… Кино тогда не было… а в кафе мы не засиживались. Мы гуляли, ходили на вокзал встречать вечерний поезд и разглядывали пассажиров. Это нам заменяло газету… Только на столбах тогда вместо электрических ламп были фонари, — добавила она, точно жалея о том, что и это изменилось.
Аллея была действительно хороша, деревья раскидисты, тенисты. Под ними было не так жарко и солнце не так резало глаза. Однако, насколько я мог видеть, аллея тянулась далеко, а мать поминутно останавливалась, разглядывая все вокруг, в том числе и деревья, на которых она будто искала давно вырезанные имена. Редкие прохожие, догадываясь, что мы издалека, оборачивались нам вслед, наш носильщик, согнувшийся под тяжестью чемоданов, окончательно пропал из виду, а мне, стремившемуся выглядеть серьезным и самостоятельным молодым человеком, было неприятно, что мать, вспотевшая, растрепанная, то и дело останавливается, озирается и, забывая, что я уже не ребенок, хватает меня за руку или за локоть.
— А вот гимназия! — сказала она, указывая на желтое трехэтажное здание. — Одна из лучших в стране! — Но, прочитав недоверие на моем лице, поспешно добавила: — В свое время…
И стала уверять меня, как это в самом деле дивно, что мы заехали сюда. Здесь и жара не так нестерпима, как она предполагала. Она себя чувствует помолодевшей, довольной и очень счастливой — а я видел, что идти ей все труднее и вся она покрылась испариной; мать поняла, что и мне ходьба надоела, и заторопилась, расхваливая гостиницу, где мы хорошо отдохнем и отлично пообедаем, знаменитую мостарскую баню, где мы могли бы освежиться, старый мост, который мы осмотрим после полудня, и, наконец, Неретву — синюю, прозрачную и студеную…
Мы вышли к реке: сначала мы, а потом наши коротенькие тени. Не заметный сразу, не возвышающийся над берегом, перед нами открылся широкий мост, а внизу, глубоко под ним, между изборожденных расселинами скал, текла река, действительно синяя, пенистая и свежая. Мы остановились — на этот раз и я был захвачен видом реки, а затем в молчаливой задумчивости перешли на другую сторону.
Носильщик ждал нас у дверей гостиницы; красным платком он вытирал пот с плешивого лба и черной, морщинистой шеи. Он поднялся и козырнул по-солдатски; мать вынула деньги и протянула ему. Я ожидал препирательства, зная, что мать не отличается щедростью, но носильщик, разомлевший от зноя, не глядя, завернул деньги в платок, сунул его за пазуху и медленно побрел по раскаленной безлюдной улице.
Мы вошли в холл. Там было темно; прошло несколько мгновений, прежде чем наши глаза привыкли к сумраку. Мать вступила в переговоры с портье — поверх высокой деревянной стойки торчала только его голова. Я огляделся: длинный диван, несколько круглых стульев, украшенных резьбой á la turka, большое зеркале в золоченой раме и в углу три иссохших пальмовых листа. Было слышно жужжание мух, кишевших в этом мраке, и слова матери, повествовавшей портье о том, что мы жили в Мостаре двадцать лет назад и я здесь научился ходить, а теперь вот учусь в университете. Но человеку за стойкой это было неинтересно, ему нужны были анкетные данные. Наконец раздалось звяканье ключа, который он, не вставая, снял с доски на стене и положил перед матерью.
Мы поднялись по лестнице на второй этаж. Мать из экономии взяла один номер с кроватью и диваном. Кровать, после того как мы раздвинули шторы на окне, оказалась высокой и старомодной, диван — весь в рытвинах и ухабах, а в комнате стоял тот запах, который бывает в непроветренных помещениях с источенной червями мебелью. Багаж не приносили, и мне пришлось спуститься за ним. Портье все так же неподвижно сидел за своей стойкой в полумраке, и было непонятно, видел он меня или спал; а когда я вернулся, мать вынуждена была признать, что отель содержится не так, как следовало бы.
— Ничего похожего на то, что было в мое время, — сказала она. — И следа не осталось от того шика, который был здесь до войны… Какие тут балы устраивались! Каждый вечер играл оркестр. Даже венцы, когда приезжали, хвалили его. А теперь!.. — вздохнула она. — Как и все после войны!