Вновь пришедший смеется шутке хозяина, садится за стол и заказывает кофе.
— Дай один членский взнос, — говорит он, — но только чтоб погорячее и послаще.
Большинство посетителей, люди пожилые, входят молча, усаживаются, разглаживают бороды и лишь после этого привстают и по порядку приветствуют присутствующих:
— Мерхаба, Ибро! Мерхаба, Хус-ага!
— Мерхаба, Акиф-эфенди!
— Акшамхайросум![12] — отвечают также по порядку остальные, и в кофейне на некоторое время снова воцаряется тишина. Каждый сидит за своим столом и, если захочет, может принять участие в общем разговоре, а если нет — молчит. Посетители курят, отпивают глоточками кофе, а хозяин у плиты вытирает джезвы и чашки, дышит на них, полирует полотенцем и расставляет на полке.
Ибрагим-ага Петух сидит у окна, выходящего на базарную площадь, и время от времени поглядывает туда. Видит, как Хамид Феста убирает свои пряники и закрывает лавку, и думает про себя: «Плохо, плохо», а сам рыщет глазами по кофейне, не найдется ли кого-нибудь, кто бы угостил его кофе.
В противоположном углу сидят младший из братьев Смаилбеговичей, тот, что еще до войны, торгуя кожами и трясясь над каждым грошом, нажил целый капитал, и сборщик налогов Акиф-эфенди, ныне пенсионер. Подперев голову руками, они играют в домино.
Играют они на кофе, и эфенди Акиф Джюмишич проиграл уже две партии. Ему все не везет, и вот он, старая лиса, разводит турусы на колесах, чтобы отвлечь Смаилбеговича, который, поджав губы и насупившись, с головой ушел в игру; Акиф уверяет присутствующих, что на прошлой неделе кофе в Тузле продавался свободно и в неограниченном количестве, и содержатели кофеен и торговцы заработали на нем огромные деньги.
Хозяин кофейни Маглайлич тоже затих и слушает, рука так и застыла на джезве.
Насторожился в своем углу и Ибрагим-ага.
— А есть там еще? — попадается он на удочку и приподымается со стула.
Эфенди, взглянув на него, собрался было ответить, но Смаилбегович кладет последнюю кость, выиграв третью порцию кофе, и эфенди, сердито толкнув стол, бросает Ибрагим-аге:
— Как же, только и дожидаются, когда ты из своего Маглая за ним приедешь! Кончился кофе!
Ибрагим-ага опять садится, эфенди откидывается на спинку своего стула и озирается вокруг, ища, на ком бы выместить досаду.
Весьма кстати в кофейню вваливается Зульфо, пекарь. Как всегда, он весь в муке, глаза воспалены от печного жара.
Своей пекарни у него нет, и сейчас он работает в бывшей Эсад-беговой, печет хлеб для рабочих, строящих железнодорожную линию. После пламени печи он еще плохо видит и потому шагает по комнате неуверенно, точно с мешком на плече.
— Мерхаба, бег! — приветствует его Джюмишич.
— Мерхаба, эфенди, — серьезно отвечает Зульфо и усаживается за стол.
— Вот кто ест белый хлеб, — говорит Джюмишич.
— Ишь толстый какой стал! — подзуживают Зульфо сидящие вокруг эфенди и ждут, что тот скажет.
— Ладно, ладно, чего пристали, — притворно утихомиривает он их, а сам обращается к Зульфо: — Сколько сегодня напекли?
— Полвагона! — гордо ответствует Зульфо и поудобнее устраивается на стуле, скрипящем под тяжестью его большого тела.
— Ого! — восклицает вся кофейня.
— Много, — соглашается и эфенди. — Да что проку, если тебе ничего не дают.
— А вот и дают! — громко вырывается у Зульфо, и уже из этого ясно, что ему действительно дают и сколько дают.
В кофейне становится тихо. Гостей разбирает досада, и они принимаются отыскивать изъяны в благе, выпавшем на долю Зульфо, — и что к хлебу подмешана кукуруза, и что его не выдают на родных Зульфо и друзей. А он не понимает, в чем дело, и, ошарашенный, едва поспевает отвечать: то защищает тех, в пекарне, то соглашается с этими, в кофейне. От обилия вопросов его прошиб пот. Кофейня понемногу занялась другими проблемами, дело бы на том и кончилось, если бы Ибрагим-ага, который с утра, как ястреб, подстерегает добычу, не подумал, что отсюда можно извлечь какую-нибудь пользу.
— Так, говоришь, хлеба можешь есть сколько хочешь?
— Могу, — подтверждает Зульфо.
— Здорово, ничего не скажешь.
— А как же, — соглашается Зульфо.
— А вынести можешь сколько хочешь… а? — плутовски подмигивает Ибрагим-ага.
— Э, этого нельзя, — говорит Зульфо. — Выносить не дают.
— А почему нельзя? — спрашивает Ибрагим-ага уже тише, чтобы не слышали другие, и пересаживается за стол Зульфо. — То, что не съешь, можешь и вынести.