фьеско (поворачиваясь к нему спиной). Честное слово, не прочь буду на них взглянуть, прежде чем мы скрестим шпаги. А вы не из прислужников ли маршала, которым он платит по тысяче франков? Какое место вы занимаете среди его друзей? Последнее?
борджа. Среди его и ваших врагов — первое. фьеско. Извольте, встретимся завтра. Ваш голос мне уже изрядно наскучил.
борджа. Завтра слишком поздно. Выйдем сейчас. фьеско. Послушайте, вы, кажется, сегодня впервые представляетесь ко двору? Что ж, выйдем: такой дебют сделает вам честь. Но выйдем не сразу. Сперва я кое с кем поговорю, а уж потом буду к вашим услугам, несмотря на дождь... Привлекать к себе внимание — смешно и вульгарно. Подождем, пока всех впустят, и выйдем.
монгла (к Фьеско). Удачный бросок! Быо дуплетом, и у меня шесть очков. (Откидываясь назад.) Что, Фьеско, еще одна встреча на завтра?
фьеско. Ну, об этом и говорить не стоит. (Облокачивается на спинку кресла Монгла и наблюдает за игрой.) монгла. Пойдешь один? — Парный!
фьеско. Один.— Запиши себе два очка.— Ну и погодка! Будет ли принц вечером в Лувре?
МОНГЛА. Он вот-вот появится...— Я выиграл. темин. Принц будет здесь.— Я проиграл. (Повернув голову, говорит сыну,) Скажите господину де Бассомпьеру, что супруга маршала д’Анкра может располагать мною.
Встает. Дворяне окружают его.
Всего два слова, господа носители желто-красно-черного шнура. Нас, дворян, здесь более чем достаточно для любого смелого предприятия, а я думаю, маркиза д’Анкр склонит нынче королеву к некоему рискованному шагу. К тому же в нашем распоряжении две роты французских гвардейцев и швейцарцы из предместья Сент-Оноре. креки. Клянусь богом, я с вами, маркиз, и буду рад посмотреть, как поведет себя мой старший брат: он душой и телом предан дому Конде. Когда скрестим шпаги? темин. Как только я извлеку свою, а это случится лишь по приказу королевы. Вам это известно, господин де Монгла? монгла. Мне известно также, что она отдаст приказ, лишь когда сама получит его от супруги маршала д’Анкра. креки. А вам известно, что у этой женщины самая умная голова во всем королевстве?.. фьеско. Но... Да, да, мы это знаем. монгла. И что ее сердце, быть может...
темин. О, что касается сердца, оно равно отвагой мужскому, но душа ее чужда женской нежности: она не способна к тому, что мы именуем высокой страстью. креки. А ты что скажешь, Фьеско?
фьеско. Не напускай на себя хитрый вид, Креки, черт тебя побери! Я с полным основанием заявляю: неправда, будто она любила меня. Не стану важничать и признаюсь: я волочился за ней целых полгода, но все вы считали меня удачливей, чем я оказался на деле: со мной были менее нелюбезны, чем с остальными, и только. Я добился одного: снискал ее дружбу и узнал ее так, как не знает никто. Я счастлив, что ушел без позора, как Бофор, без конфуза, как Куаньи, без шума и опалы, как Лашене.
МОНГЛА. Признаемся, господа, что не разглядели ее, потому что смотрели издалека.
фьеско. Скажи откровенно, Монгла, что ты о ней думаешь? монгла. Считаю ее суеверной и слабой: она гадает на картах. фьеско. А вы, Креки?
креки. А я считаю ее почти волшебницей: она сделала Кончини маркизом, сына нотариуса—первым дворянином королевства, человека, не умевшего сидеть в седле,— обер-шталмей-стером, труса — маршалом Франции, а нас, отнюдь не питающих к нему симпатии,— его сторонниками. фьеско. Теперь вы, д’Анвиль.
Д’АНВИЛЬ. Я считаю ее доброй и великодушной, и если придворные дамы терпеть ее не могут, то лишь потому, что она из простых. Будь она урожденной Монморанси, за ней признали бы все достоинства, в которых отказывают Леоноре Галигаи. фьеско. Вы, господин де Темин.
темин. Коль скоро вам угодно выслушать наше мнение, прежде чем поделиться с нами своим, замечу, что разделяю взгляд д’Анвиля. Целым народам, нашему в особенности, свойственно подчас заблуждаться в суждениях о человеке, вознесенном властью на шаткий пьедестал. Власть всегда внушает ненависть, а когда ненавистен наряд, ненависть, как чума, переходит на его носителя. Кем бы он ни был или ни казался, удел его одинаков. Он у власти? Значит, всем мешает, всех давит, всем мозолит глаза. Леонора Галигаи — любимица королевы, маркиза, жена маршала Франции; этого достаточно, чтобы объявить ее злой, лживой, тщеславной, скупой и жестокой гордячкой. Я же нахожу ее мягкой, искренней, терпимой, великодушной, скромной и сострадательной, хотя, в конце концов, она всего лишь выскочка. фьеско. Пусть выскочка, но выскочила она достаточно высоко, а великого добивается лишь тот, кто сам не чужд величия.
В конце концов, эта маленькая женщина, которая, как равная с равными, мерится с самыми крупными людьми и событиями нашего времени, являет собой великолепное зрелище. Заурядной натуре такое не по плечу. Не удивляйтесь ее равнодушию к мужчинам: она просто не встретила никого, кто был бы ее достоин. Ее грустный взгляд и презрительно сжатый рот — достаточное тому доказательство.
борджа (жадно и мрачно прислушиваясь). Правда ли это, ветреный француз? Правда ли?
ФЬЕСКО. Господа, среди вас, носящих эти цвета, среди вас, придворных, нет ни одного, кто потратил бы на то, чтобы понять ее и составить о ней суждение, больше времени, чем нужно, чтобы подправить себе бороду и усы. У нее верный глаз, мысль отчетлива и точна, но, несмотря на кажущуюся неприступность, я часто заставал ее в мягкой и кроткой печали, которая весьма ей к лицу. Жестоко ошибается тот, кто вообразил, что она уже мертва для любви. Честное слово дворянина, меня не заподозришь в предвзятости: я сам долго не верил, что у нее есть сердце; но оно есть, и это сердце вдовы — удрученное, страдающее, готовое смягчиться. И вот самое благоприятное свидетельство в ее пользу — муж чудовищно докучает ей. Она тащит за собой маршала с его тщеславием, титулами и дурацкими притязаниями, как волочит длинный шлейф парчового платья. О, я пылко любил бы такую женщину, но она не пожелала меня. С тех пор я при дворе лишь наблюдатель: я ушел с турнирного поля и слежу за любовными боями да считаю раненых. Она — одна из них.
ВСЕ. Кого же она любит? Назовите.
борджа (в сторону). Нахальный мальчишка, ты срываешь с нее покровы!
ФЬЕСКО. Ах, господа, как жаль, что она не любит кого-нибудь из нас! Она была бы самой верной и самой страстной любовницей на свете. Величие лишь печалит, а не ослепляет ее. Она стремится к уединению, потому что мыслит.
борджа (в сторону). Дай-то бог, дай-то бог! фьеско. Никому из нас не вскружить ей голову. Готов поручиться в этом всей своей кровыо и костями, которые пока еще — мои, а через сто лет станут всеобщим достоянием. Что до меня, я отказываюсь от такой попытки и уступаю место другим. Мы с ней трижды оставались наедине, и я сам устрашился собственного ничтожества. Понимаете, такую женщину не проймешь серенадами и променадами, комплиментами и презентами, музыкантами и бриллиантами, менуэтами и сонетами, всем этим приторным томным любовным вздором, что так легко склеить парной рифмой, столь милой смешным виршеплетам, над которыми он^ потешается. Тут не помогут ни чудеса храбрости и ловкости, ни удары шпаги, кинжала или стилета, ни безрассудство, ни дьявольское хитроумие. Бросайтесь в воду за оброненной ею перчаткой; убивайте коня ценой в тысячу дукатов за то, что он не сдержал бег, завидев ее; закалывайтесь или притворяйтесь, будто закалываетесь, когда она дуется; вызывайте на дуэль каждого, кто глянет на нее,— вам это ничего не даст. Нет, нет и еще сто раз нет. Вокруг нее и без того довольно любезников, прекрасно владеющих всеми этими уловками. монгла. Вы еще увидите, что ей нужен только хороший гадальщик...
креки. Который вытащит с ней из колоды для тарока карту с солнцем и победоносного валета червей. фьеско. Нет. Такой женщине нужен либо героический поступок, либо доказательство великой преданности: они для нее любовный напиток, который опьянит и сведет ее с ума сильнее, чем самая долгая верность, к какой только можно приучить слабый женский мозг. А пока этого нет, она... с вашего позволения, господа... (смеясь, раскланивается) любит всего-навсего собственного мужа. все (с хохотом). Ну и ну! Вот те на!
борджа (в сторону). Подумать только, первый встречный имеет