К вечеру она несколько успокоилась и уже была убеждена, что Массимо сказал это просто так. Ужиная с Северино, она смотрела на его руки и обломанные ногти и думала, что Амелия привыкла совсем к другому. Потом она осталась одна и, сумерничая, вспоминала о чудесных августовских вечерах, когда за ней заходила Амелия, как вдруг услышала за дверью ее голос.
— Я к тебе, — сказала Амелия.
Джиния промолчала.
— Ты все злишься, — сказала Амелия. — Брось. А твой брат дома?
— Только что ушел.
На Амелии было все то же платье, но у нее была красивая прическа и коралловая нитка в волосах. Она села на тахту и сразу спросила Джинию, не хочет ли та пройтись. Голос у нее был прежний, но тише и чуточку хриплый, словно простуженный.
— Кто тебе нужен, я или Северино? — сказала Джиния.
— Вот человек. Брось ты. Пойдем со мной, я хочу только немножко рассеяться.
Тогда Джиния надела другие чулки, и они сбежали по лестнице, и Джиния рассказала Амелии обо всем, что произошло за месяц.
— А ты что делала? — спрашивала она.
— Что же мне было делать? — говорила Амелия, опять начиная смеяться. — Ничего я не делала. Сегодня я сказала себе: пойду-ка узнаю, думает ли еще Джиния о Бородаче.
Ничего больше от нее нельзя было добиться, но Джиния была рада видеть ее.
— Пойдем выпьем по рюмочке? — сказала она.
Когда они пили, Амелия спросила, почему она ни разу не пришла к ней.
— Я не знала, где ты.
— Вот так так. Я весь день торчу в кафе.
— Ты мне этого никогда не говорила.
На следующий день Джиния пошла к ней в кафе. Это было новое кафе, помещавшееся в пассаже, и Джиния осмотрелась вокруг, ища Амелию. Та сама окликнула ее — громко, как будто была у себя дома, — и Джиния увидела Амелию в красивом сером пальто и шляпке с вуалеткой, которая делала ее почти неузнаваемой. Она сидела, заложив ногу на ногу и подперев кулаком подбородок, словно позировала.
— Смотри-ка, в самом деле пришла, — сказала она смеясь.
— Ты никого не ждешь? — спросила Джиния.
— Я всегда жду, — сказала Амелия, подвигаясь, чтобы дать место Джинии. — Это моя работа. Чтобы получить возможность раздеться перед художником, надо встать в очередь.
На столике перед Амелией лежала газета и пачка сигарет. Значит, она что-то зарабатывала.
— У тебя красивая шляпка, но она тебя старит, — сказала Джиния, заглядывая ей в глаза.
— Я и так старая, — сказала Амелия. — Тебе это не нравится?
Амелия сидела, прислонившись к зеркалу, в небрежной позе, точно развалилась на тахте. Она смотрела прямо перед собой, в зеркало на противоположной стене, в котором Джиния видела и себя. Только она была пониже, и они с Амелией выглядели как мать и дочь.
— Ты всегда здесь сидишь? — спросила Джиния. — Сюда приходят художники?
— Приходят, когда им хочется. Сегодня их что-то по видно.
Горела люстра, и через витрину был виден поток прохожих.
В кафе было накурено, но все блестело и дышало таким спокойствием, что казалось, будто шумы и голоса доносятся откуда-то издалека. Джиния заметила в углу двух девушек, которые шушукались между собой и разговаривали с официантом.
— Это натурщицы? — спросила она.
— Я их не знаю, — сказала Амелия. — Что ты будешь пить, кофе или аперитив?
Джиния всегда думала, что в кафе ходят, чтобы встретиться с мужчиной, и у нее не укладывалось в голове, что Амелия проводит здесь целые часы одна, но было так хорошо, выйдя из ателье, пройти по пассажу и знать, куда ты идешь, что на следующий день она опять пришла туда. Если бы только она была уверена, что Амелия рада ее видеть, она и в самом деле получила бы удовольствие. На этот раз Амелия, увидев ее через стекло, сделала ей знак подождать и вышла. Они вместе сели в трамвай.
В этот вечер Амелия была неразговорчива.
— Бывают же хамы, — обронила она.
— Ты кого-нибудь ждала? — спросила Джиния.
Они немножко поболтали и, прежде чем расстаться, условились встретиться завтра, так что Джиния смогла убедиться, что Амелия охотно видится с ней, а если она не в духе, то вовсе не из-за нее, а по каким-то другим причинам — должно быть, у нее что-то не ладилось.