Домой она вернулась рано, но, усталая, с мокрыми волосами, в забрызганных грязью чулках, была слишком занята собой, чтобы томиться одиночеством. Она сняла туфли, легла на тахту, и, угревшись, поболтала с Гвидо. Она думала о шикарной машине и представляла себе, как развлекается Амелия, которая, вполне возможно, и раньше знала этого синьора.
Когда пришел Северино, она сказала ему, что ей осточертело работать в ателье.
— Ну и уходи, подыщи себе другое место, — сказал он миролюбиво. — Только не оставляй меня больше без еды. Выбирай для своих дел более подходящее время.
— Мне и так дыхнуть некогда.
— Мама всегда говорила, что ты могла бы и дома сидеть. Много ли ты зарабатываешь!
Джиния соскочила с тахты:
— В этом году мы не ходили на кладбище.
— Я ходил, — сказал Северино. — Не притворяйся, ты это прекрасно знала.
Но насчет ателье Джиния сказала просто так, не всерьез. Как ни мало она зарабатывала, без этих денег ей было бы нечего надеть и она не купила бы себе резиновые перчатки, чтобы не портить руки при мытье посуды. И на шляпку, духи, кремы, подарки для Гвидо у нее тоже не было бы денег, и она ничем не отличалась бы от фабричных девчонок вроде Розы. Чего ей не хватало, так это времени. Ей нужна была бы такая работа, чтобы кончать в обед.
С другой стороны, в занятости был свой плюс. Что она делала бы в эти дни одна, без Гвидо, если бы ей пришлось сидеть дома? Слонялась бы весь день из угла в угол и все думала бы, думала бы об одном и том же, пока голова не распухнет? А так она на следующее утро пошла в ателье, и день миновал. Она побежала домой и приготовила хороший ужин для Северино, решив ублажать его все эти дни, потому что потом ему и вправду придется иногда оставаться без горячего.
Амелия не показывалась. В иные вечера Джиния уже готова была пойти в кафе, но вспоминала, что дала себе слово не искать ее, и оставалась дома в надежде, что Амелия сама придет к ней. Как-то раз заявилась Роза показать ей фасон платья, которое она собиралась себе сшить, и Джиния уже не знала, о чем с ней разговаривать. Они потолковали о Пино, но Роза не сказала, что теперь у нее уже другой. Она только жаловалась, что умирает от скуки, и все повторяла:
— Но что поделаешь? Выйдешь замуж, совсем жизни не будет.
Неотвязная мысль о Гвидо не давала Джинии спать, и подчас она на него злилась — как он не понимает, что должен поскорее вернуться. «Кто его знает, приедет ли он в понедельник, — думала она, — может, и не приедет». И уж кого она просто ненавидела, так это Луизу, которая была всего-навсего его сестрой, а могла видеть его весь день. Она дошла до того, что подумывала пойти в студию и спросить у Родригеса, держит ли Гвидо свое слово.
Но вместо этого она пошла в кафе повидать Амелию.
— Ну, как ты повеселилась в воскресенье? — спросила она.
Амелия, курившая сигарету, даже не улыбнулась и тихо сказала:
— Хорошо.
— Он отвез тебя домой?
— Конечно, — сказала Амелия. — Потом спросила. — Почему ты удрала?
— Он обиделся?
— Ну что ты, — ответила Амелия, пристально глядя на нее. — Он только сказал: «Остроумная малютка». Почему ты удрала?
Джиния почувствовала, что краснеет.
— Послушай, он был просто смешон со своим моноклем.
— Дура, — сказала Амелия.
— А как Родригес?
— Он только что ушел.
Они вместе пошли домой, и Амелия сказала ей:
— Я попозже приду к тебе.
В этот вечер ни одна, ни другая не предложили куда-нибудь пойти. Помыв посуду, Джиния села на край тахты, где лежала Амелия.
Они долго молчали, а потом Амелия проронила своим хриплым голосом:
— Остроумная малютка.
Джиния, не оборачиваясь, пожала плечами, Амелия протянула руку и тронула ее волосы.
— Оставь меня, — сказала Джиния.
Амелия, тяжело вздохнув, приподнялась на локте.
— Я влюблена в тебя, — сказала она хрипло. Джиния, вздрогнув, посмотрела на нее. — Но я не могу поцеловать тебя. У меня сифилис.
— Ты знаешь, что это такое?