Джиния была еще в дверях, когда Гвидо заметил ее, и она шагнула ему навстречу с таким видом, как будто вошла случайно. Никогда еще она так не смущалась перед ним, как в эту минуту. Он на ходу, среди сутолоки протянул ей руку, продолжая через плечо что-то говорить Родригесу.
Они почти ничего не сказали друг другу. Гвидо торопился больше, чем она, потому что его кто-то ждал. Он ободрил ее улыбкой и спросил:
— Ну, как поживаешь? Все в порядке?
А в дверях крикнул:
— До свиданья!
Джиния пошла к трамваю, улыбаясь как дура. Вдруг кто-то взял ее за руку повыше локтя, и знакомый голос, голос Гвидо, шепнул ей на ухо:
— Джинетта!
Они остановились, и у Джинии выступили слезы на глазах.
— Куда ты шла? — спросил Гвидо.
— Домой.
— Не сказав мне доброго слова? — сказал Гвидо и, нежно посмотрев на нее, сжал ей руку.
— О, Гвидо, — сказала Джиния, — я так тебя ждала.
Они молча вернулись на тротуар, потом Гвидо сказал:
— Теперь ступай домой, а когда придешь ко мне, пожалуйста, не плачь.
— Сегодня вечером?
— Сегодня вечером.
В этот вечер Джиния, перед тем как выйти из дому, помылась специально для Гвидо. При мысли о предстоящем свидании у нее подкашивались ноги. Она, замирая от страха, поднялась по лестнице и, подойдя к двери, прислушалась. В студии горел свет, но было тихо. Джиния покашляла, как она уже делала один раз, но за дверью не послышалось никакого движения, и она решилась постучать.
Ей, смеясь, открыл Гвидо, и из глубины комнаты послышался девичий голос:
— Кто там?
Гвидо протянул ей руку и сказал:
— Заходи.
В мерклом свете у самой портьеры какая-то девушка надевала плащ. Она была без шляпки и посмотрела на Джинию сверху вниз, как будто была здесь хозяйка.
— Это моя коллега, — сказал Гвидо. — А это просто Джиния.
Девушка, закусив губу, подошла к окну и стала, как в зеркало, глядеться в темное стекло. Походкой она напоминала Амелию. Джиния смотрела то на нее, то на Гвидо.
— Так-то вот, Джиния, — сказал Гвидо.
Наконец девушка ушла, но на пороге обернулась и еще раз смерила Джинию взглядом. Дверь захлопнулась, и послышались удаляющиеся шаги.
— Это натурщица, — сказал Гвидо.
В эту ночь они остались на тахте при зажженном свете, и Джиния уже не старалась прикрыться. Они перенесли керосинку к тахте, но все равно было холодно, и, после того как Гвидо с минуту смотрел на Джинию, ей пришлось опять забраться под одеяло. Но прекраснее всего было, прижимаясь к нему, думать о том, что это настоящая любовь.
Гвидо встал и как был, голый, пошел за вином и вернулся, дрожа от холода. Они согрели стаканы над керосинкой, и в постели от Гвидо пахло вином, но Джинии больше нравился теплый запах его кожи. У Гвидо на груди были курчавые волосы, и, когда он раскрывался, Джиния сравнивала их со своими, тоже светлыми, и ей было и стыдно и приятно в одно и то же время. Она сказала на ухо Гвидо, что боится смотреть на него, а Гвидо ответил:
— Ну и не смотри.
Лежа в обнимку, они заговорили об Амелии, и Джиния сказала ему, что она попала в беду из-за женщины.
— Так ей и надо, — сказал Гвидо. — Разве этим шутят?
— От тебя пахнет вином, — тихо проговорила Джиния.
— В постели еще и не тем пахнет, — ответил Гвидо, но Джиния зажала ему рот рукой.
Потом они погасили свет, и Джиния смотрела в потолок и думала о разных вещах, а Гвидо дышал ей в щеку. За окном виднелись убегающие вдаль огни. Запах вина и теплое дыхание Гвидо вызывали у Джинии мысль о его родных местах. И еще она думала о том, вправду ли Гвидо, который всю поцеловал ее, не говоря ни слова, нравится ее тело, хотя она такая худышка, или он тоже предпочел бы Амелию, смуглую и красивую.
Потом она заметила, что Гвидо заснул, и ей показалось невероятным, что можно спать вот так, обнявшись, и она потихоньку отодвинулась, но на новом месте, не согретом их телами, ей стало не по себе — она почувствовала себя голой и одинокой. Опять подкатила тошнота и защемило сердце, как бывало в детстве, когда она мылась. И она спросила себя, почему Гвидо спит с ней, подумала о том, что будет завтра, вспомнила, как она ждала его все эти дни, и глаза у нее наполнились слезами, которые она выплакала тихо, чтобы Гвидо не услышал.
Они оделись в темноте, и в темноте Джиния вдруг спросила, кто была эта натурщица.
— Так, одна бедняга. Ей сказали, что я вернулся, вот она и пришла.