— Дерьмо.
Пьеретто, сияя, налил себе ликеру. Налил мне, выпил еще.
— В чужой монастырь со своим уставом не суйся, — изрек он. — Они тебе не нравятся?
— Я сказал — дерьмо.
— А парень-то не больно хитер, — сказал Пьеретто. — С этой женщиной можно себе больше позволить.
— Она глупа, — сказал я.
— Влюбленная женщина всегда глупа, — сказал Пьеретто.
Я на минуту прислушался к словам песни, которая вела пары: «Жить, жить… брать, брать… без страсти». Но как ни раздражали эти пустые слова, мелодия захватывала, и этому трудно было противиться. Я спрашивал себя, слышен ли голос певицы на холме.
— Вот тебе и современные ночные развлечения, — сказал Пьеретто. — Они стары как мир.
В ту ночь Розальба танцевала и с Пьеретто — в пику Поли, чтобы унизить его. Не знаю уж, сколько мы выпили все вместе, казалось, ночь никогда не кончится, но оркестр давно уже перестал играть, и Розальба подозвала официанта и потребовала, чтобы Поли расплатился и повез нас ужинать в Валентино. В кругу света, падавшего из-под абажура — только наша лампа еще горела на площадке, — мельтешило розовое платье, а с По волнами накатывал ночной холод. Так как Поли все не уходил, снова завязав разговор с Пьеретто и с официантом, Розальба выскочила, села в машину и принялась гудеть. На шум вышли хозяин кафе, официант, посетители, выпивавшие по последней за стойкой; Розальба вылезла из машины и стала звать: «Поли! Поли!»
На обратном пути Поли правил одной рукой, обнимая Розальбу за талию, а Розальба сладко потягивалась, донельзя довольная. Время от времени она оборачивалась, как бы подбадривая нас, точно мы были ее сообщники. Пьеретто все время молчал. Машина не свернула к Турину, а проехала через мосты и помчалась по дороге в Монкальери. Но и там мы не остановились; было ясно, что мы едем без всякой цели, чтобы время убить. Опьянев, я закрыл глаза.
Очнулся я от резкого толчка, с таким ощущением, будто меня взметнуло вихрем; мое кошмарное забытье продолжалось долго, и, когда я увидел над собой глубокое сияющее небо, мне показалось, что я падаю в него вниз головой. В холодном розовом свете зари машина, подскакивая на булыжнике, ехала по улице какого-то селения. Моргая глазами от ветра, врывавшегося в окошко, я огляделся и увидел, что Розальба и Пьеретто спят, а селение безлюдно и замкнуто в тишине. Только Поли спокойно крутил руль.
Он остановил машину, когда из-за гребня холма выглянуло солнце. Пьеретто был весел; Розальба щурила глаза. Боже мой, какой старой она выглядела в своем розовом платье. Все они вызывали у меня злость и в то же время жалость. Поли обернулся и с бодрым, жизнерадостным видом сказал нам «доброе утро».
— Нехорошо получилось, но я сам виноват. Где мы? — сказал я.
— Позвони домой, — сказал Пьеретто. — Скажи, что ты плохо почувствовал себя.
Поли и Розальба принялись дурачиться, кусать друг друга за ухо. Розальба вытащила из волос цветок и, не давая его Поли, который хотел его схватить, протянула мне.
— Нате, — сказала она хрипло, — и не портите нам удовольствие.
Пока мы ехали дальше, я все нюхал его и меня мучила мысль: первый раз в жизни женщина дала мне цветок, и надо же, чтобы это была такая выдра, как Розальба. Я злился на Поли за тягомотную ночь.
Показалась колокольня другого селения. По узкому проулку, между домами с крылечками и пузатыми балконами мы выехали на площадь. В утренней тени какая-то девочка брызгала на булыжник водой из бутылки.
В кафе деревянный пол был тоже обрызган, и от него пахло погребом и дождем. Мы сели у окна против солнца, и я сразу спросил про телефон. Телефона не было.
— Все из-за тебя, — сказал Поли Розальбе. — Если бы ты не заставила меня танцевать…
— Скажи лучше, если бы ты не пил, — взорвалась Розальба. — Ты уже ничего не понимал. До одурения накачался коньяком.
— Брось, — сказал Поли.
— Спроси у твоих приятелей, что ты плел! — крикнула она с озлоблением. — Спроси у них, они слышали.
Пьеретто сказал:
— Он говорил о важных вещах. О внутренней чистоте и свободном выборе.
Женщина, которая обслуживала нас, исподтишка приглядываясь к Розальбе, сказала, что на почте есть телефон. Тогда я поднялся и попросил у Пьеретто бумажник. Розальба тоже встала и сказала мне:
— Я пойду с вами. Разгоню сон. Здесь пахнет так, что можно с ума сойти.
Мы вдвоем вышли на площадь. В своем розовом платье, высокая и худая, она была чучело чучелом. Из окон высовывались головы, но на улице еще никого не было.
— В это время все в поле, — сказал я, чтобы прервать молчание.