Шум, гвалт, колгота, - не поймешь, кто здесь командует, кто подчиняется.
Амелинов вдруг куда-то исчез, моряк Смирнов нашел какого-то дружка, а я и Семенов сиротливо прижались к сырой стене - другого места не найдешь, все перезанято - и чего-то ждем.
Люди! Какие они тут разные! Сдвинуты набекрень шапки с красными лентами поперек, взгляды - знай наших! Военные, матросня, бывшие бойцы истребительных батальонов. Они все чему-то радуются, говорят в полный голос. Как же так: они же знают о гибели «Армении» - мы рассказали, а ведут себя, словно немцев из Крыма выгнали. Откуда такой оптимизм, уместен ли он? А может быть, я чего-то еще недопонимаю? На войне человеческие чувства - жалость, боль, ненависть, презрение, страх - проявляются как-то особенно, а как - я еще не знаю…
По соседству дотошный морячок пристает к пожилому степенному красноармейцу, прижимающему к себе новенький автомат-пистолет, явно трофейный.
- Папаша, махнем! Даю ТТ, пять лимонок, зажигалку и флягу!
- Не приставай!
- Жалко, да? Ведь стянул небось…
«Папаша» обкладывает моряка таким сочным матом, что тот от восхищения бросает вверх бескозырку.
Вокруг смеются.
Толстощекий артиллерист который раз обращается ко мне:
- Скажи толком: дадут мне шинель аль пропадать?
Я пожимаю плечами.
- Пойми, старшина не успел дать мне шинель. Значит, я не получал.
- Тут лес, цейхгаузов нет!
- Чевой, чевой?
- Вещевых складов нет, говорю!
- Но порядок должон быть?
Я увидел Амелинова, бросился к нему:
- Как же быть?
- Ждать.
И все же в этой сумятице была и своя гармония.
Вот вошел в переполненную комнатушку высокий сероглазый человек в годах, степенный, какой-то самостоятельный. На лице глубокие морщины, а кажется моложавым. У него крепкие зубы, точные движения. Снял плащ, посмотрел поверх голов:
- Товарищ Амелинов!
Захар обрадовался:
- Дядя Дима! С новостями?
- Морячка привел. Эй, дружок! - Он повернулся лицом к входным дверям.
Оттуда вкатился плотноплечий круглолобый парень в бушлате, перекрещенном пулеметными лентами.
- Мое вам, братцы! - по-смешному запищал бабьим голосом.
Грянул смех, но Амелинов шикнул:
- Ну! - Голос у него отлично поставленный, он сразу подавил смех. - Прошу ко мне! - Отыскал глазами меня: - И ты давай сюда!
Крохотная комнатушка, кровать, на ней гора подушек в красных наволочках. Амелинов присел на столик, приткнувшийся к окошечку, а мы прижались к стене.
- Ну, Дмитрий Дмитриевич, чем я обрадую нашего командующего?
Дядя Дима - Дмитрий Дмитриевич Кособродов - из-за пазухи достал пакетик.
- Лично от Павла Васильевича Макарова!
- Чем же нас удивит знаменитый адъютант генерала Май-Маевского?
Май- Маевского! Перед войной я прочитал книгу Макарова и буквально бредил тем, что узнал из нее. Большевик Макаров в роли белого капитана сумел стать правой рукой генерала Май-Маевского. Романтическая личность автора запомнилась на всю жизнь. Неужели сейчас он в лесу, в одном строю с нами? Меня взяло нетерпение, и я спросил у Амелинова:
- Макаров - тот самый?
Он кивнул головой, продолжая знакомиться с содержимым рапорта.
- Старая гвардия! Молодец, Паша! - он посмотрел на моряка. - Так ты из группы Вихмана?
- Одесса! Осиповцы, в атаку, лупи мамалыжников! - Моряк рисовался, а потом, убедившись, что произвел впечатление, начал довольно толково рассказывать о путях-дорогах, приведших небольшую группу морских пехотинцев во главе с лейтенантом Вихманом в партизанский лес. Они лихо защищали Одессу, сдерживали фашистов под Перекопом, у совхоза «Курцы» - вблизи Симферополя - смяли немецкий авангард. И самим досталось по первое число, пришлось рассыпаться на мелкие подразделения и самостоятельно решать судьбу свою. Леонид Вихман разыскал Симферопольский отряд, которым и командовал легендарный Макаров. Павел Васильевич не жаловал «окруженцев», но Вихман оказался сверх меры настырным.
- Одессу держал? - Макаров любил краткость.
- Осиповский, - не менее кратко ответил Вихман.
Морской полк Осипова! О нем ходили легенды. «Черная туча» - называли его враги.
- Докажешь?
- Прикажи!
- Дуй на Курлюк-Су! Утром жду с пропиской. Пустой придешь - топай на все четыре! Ты меня понял?
Десять матросов в засаде. Дождь. Бушлаты промокли - хоть выжимай, в желудках - турецкий марш. Но матросы под командованием двадцатилетнего еврейского паренька с лицом музыканта зарабатывают партизанскую визу.
Ждут долго. Наконец увидели то, что нужно. Ревут дизеля немецких тяжелых «бенцев», грязь из-под колес до макушек сосен.
- Шугнем! - Вихман легко перебежал от дерева к дереву и под колеса первой машины бросил противотанковую гранату.
Жуть что было! Нет машин - взорваны, нет солдат - убиты. Есть трофеи - автоматы, пистолеты, документы, ром, шоколад, а главное - надежная прописка в макаровский отряд!
«Севастопольская работа!» - высшая оценка Макарова. Севастополь - его молодость, школа подполья, классовой борьбы; в Севастополе - могила родного брата, замученного беляками.
Амелинов вручает пакет Кособродову:
- Сам понесешь хозяину! Он кличет тебя!
Кособродов уходит в штаб командующего. Я сквозь тонкое оконное стекло вижу, как легко он шагает.
- Сколько же ему? - спрашиваю у Амелинова.
- Полвека будет.
Полвека! Для меня тогда этот возраст казался недосягаемым. Но вот прошло еще четверть века, а Дмитрий Дмитриевич Кособродов жив и по-прежнему молод. Да, да, молод. Он не так давно женился, и молодая жена родила ему трех дочерей - точь-в-точь портрет отца. А семьдесят пять лет для него не возраст. Он каждое лето водит практикантов-геологов в самые отдаленные уголки гор, и за ним трудно угнаться.
Кособродовы - саблынские крестьяне. Кто только не наживался на их горбу! Помещики-баи, надсмотрщики казенного лесничества. В работе В. И. Ленина «Развитие капитализма в России» отражена тяжкая судьба саблынцев, в числе которых упомянуты и Кособродовы. Их род не на жизнь, а на смерть боролся со своими угнетателями и в неравной битве потерял двадцать пять человек.
Еще через час в лесном домике стало особенно шумно: прибыли связные из Пятого района, лично от самого Красникова. Всех это волнует. Еще бы! Севастопольские партизаны дерутся у самого фронта. Что там, как держатся наши?
Подвижный, среднего роста, с черными усиками человек, снимая плащ-палатку, с явным кавказским акцентом громко спрашивает:
- Где главный начальник?
Голос показался мне знакомым: постой, да это же Азарян! Он самый! Винодел, наш, массандровец, шумный, громко-гласный.
Увидев меня, раскинул руки, обнял:
- Ба! Начальник мази-грязи! Какими судьбами?… Я тебе такое сейчас скажу…
Моряк Смирнов на этот раз оказался нетерпеливым, его беспокоил Севастополь.
- Успеешь указать, а пока отвечай: как дела на фронте?
- Морской порядок! Молотим фрица с двух концов! - Азарян выговаривался долго, но за его восторгом, восклицаниями все же вырастала довольно-таки точная обстановка, которая складывалась на Севастопольском участке фронта.
Первое - и главное - фашисты остановлены! Линия фронта уплотняется, и, видать по всему, там начинается упорная позиционная война.
Тут же мысль: а какое положение у севастопольских и балаклавских партизан? Ведь они оказались во втором эшелоне фронта, почти на артиллерийских позициях врага. Азарян рисует картину: отряд затаился на отдыхе после трудного маневра в лесочке, а через речку, в километре от него, - гаубичная батарея немцев. Или такую: на горке пиликают фашистские губные гармошки, выводя душещипательную песенку, а внизу, у подножия, севастопольские партизаны жуют сухари, запивая водой, которую взяли из того источника, откуда минут пять назад брал немецкий ефрейтор: пришлось обождать, пока наполнит все фляги.
И что удивительно: ни Красников, ни его комиссар Василенко пока не собираются покидать второй эшелон фронта.