По дороге нервно двигались немцы. Стрельба шла на перевале и в дубняке.
Бывали минуты, когда стрельба настолько приближалась, что казалось: фашисты вот-вот появятся на опушке дубняка, присмотрятся и поймут, где спрятались партизаны.
Партизаны с нетерпением ждали темноты, но понимали, что могут и не дождаться ее. Все боеприпасы выложили.перед собой, и каждый был готов на худшее.
К вечеру увидели на дороге похоронный эскорт немцев. Они медленно везли убитых; каски в руках, плечи солдат опущены.
Потемнело неожиданно: сперва на перевал упала черная туча, вслед за тем стала чернеть и будто провалилась куда-то вся долина.
И все одновременно почувствовали голод. Пошла в ход конина, запили ее водой из фляг. Каждому почему-то хотелось выговориться, но страсти сдерживали. Ночью партизаны оставили спасительный сарай. Шли далеким кружным путем.
…Летом 1966 года я и Томенко искали этот самый сарай, но нашли только фундамент от него. Дубняк стал мощным лесом, на табачной делянке блестела гладь небольшого водохранилища. И то место на обрыве, откуда партизаны швыряли гранаты, узнать было трудно. Будто сама гора осела, и перевал показался не таким крутым. Мы нашли старую полуось, разорванную силою взрыва противотанковой гранаты.
…Верзулов чуть не задохнулся.
- Живы, черти! - Он обнял каждого в отдельности. - То-то, Биюк-Узень-Баш!
Биюк- Узень-Баш, Кучук-Узень-Баш -названия двух горных речушек, бегущих в ущельях за Главным Крымским каньоном. Верзулов в смысл не вдавался; ему, по-видимому, нравилась звонкость произношения. В хорошем настроении он всегда напевал: «Биюк-Узень-Баш, Кучук-Узень-Баш».
Проводник был счастлив - его похвалил сам Верзулов - и даже от избытка душевных чувств «оторвал» танец горных пастухов, правда вместо ярлыги - пастушьего посоха - размахивая полуавтоматом.
Настроение было неплохим, но не обошлось и без ложки дегтя.
Я уже упоминал о начальнике штаба Иваненко - человеке с трагическим взглядом.
Он вызвал к себе командира группы Федора Верзулова, строго спросил:
- Кто разрешал действовать на перевале?
Верзулов готов был взорваться, но, к счастью, в разговор вступил сам Красников:
- Молодцы железнодорожники! Только надо было штаб информировать своевременно. С этим все! Как настроение рабочего класса?
- Нормально. Лошадь в расход пустили.
- Сухари есть?
- Нет!
Красников раздумывал, а Верзулов ждал. Он давно добивался разрешения побывать на продовольственной базе, которая была в километре от переднего края фронта.
- Нельзя! - выдавил командир. Он снял пенсне. Три глубокие складки собрались у переносицы.
12
Штаб нашего района держится на том самом месте, на котором я встретился с Бортниковым, по-прежнему через нас проходят севастопольские связные. Бывает это обычно так: вдруг за нашим утепленным шалашом раздается знакомое:
- Кто меня карским шашлычком угостит, а?
Азарян вваливается в шалаш, пошуршит промороженным плащом, набрешет с три короба: вот встретился чуть ли не с эсэсовским взводом, да провел их вокруг носа; потрясет автоматом, постукивая сухим пальцем по цевью:
- Друг… Ни разу не подвел!
Я слушаю его с улыбкой, не верю ни одному слову и убеждаюсь в том, что правильно поступаю: достаточно глянуть в канал ствола оружия, чтобы понять - из него не стреляли.
- Раф! А ведь чистить друга все же надо, а?
- Чистим-блистим, шип шима! Много понимаешь, механик! Мой друг от стрельбы поржавел!
Но после шутливой перебранки связной рассказывал о делах отряда, и мы ахали от восхищения.
Севастопольцы все еще держались во втором эшелоне фронта. Их постоянно преследовали не только каратели, но и регулярные немецкие войска, которым очень хотелось обезопасить свой тыл.
Красников все же умел маневрировать, а его летучие партизанские группы, наподобие фоменковской, непрерывно изматывали врага на самом что ни на есть «нервном» месте.
Красниковская тактика путала карты врага, ставила его перед неразрешимой проблемой. Немцам не верилось, что с тыла их бьют те самые партизаны, за которыми так упорно гоняются каратели. Они снова вернулись к своим прошлым догадкам: Севастополь нашел где-то лазейку на линии фронта, и через нее-то и просачиваются матросы в черных бушлатах, наводя ужас на тылы. Был случай, когда в руки врага попал матрос-разведчик, взорвавший дот в трех километрах от переднего края. С тех пор враг еще больше усилил охрану линии фронта, заминировал абсолютно все тайные тропы, чтобы раз и навсегда закрыть дорогу людям в черных бушлатах, бесшумным теням, скользящим по тылам и моментально исчезающим, стоит только обнаружить их. «Они, - рассуждали немцы, - имеют, наверное, тайные ходы в Севастополь! А почему нет? Тут, в этом смертельно опасном месте, все может быть». Враги каши и на самом деле искали эти тайные ходы.
Пусть ищут, пусть будет так, как они думают. Севастопольские партизаны не возражают, чтобы их удары приписывались защитникам родного города. Они даже горды этим.
Но настроение настроением, а та объективная обстановка, которая стала складываться вокруг отрядов, стала работать против партизан.
Голод! Он начал подкрадываться медленно, но угрожающе. Ибраимов выдал не все базы. Однако те, которые оставались, находились на линии артиллерийских позиций противника. Вот пойди туда и попробуй вынести хотя бы мешок сухарей!
Ибраимов знал все базы, но почему-то выдал только часть их, а другие дли чего-то сохранял.
Тут был, по-видимому, свой умысел: предавать, но так, чтобы внакладе не остаться. Ликвидируется под Севастополем фронт, уберутся войска, тогда можно и базами распорядиться по-своему. Как-никак, а там есть и мука, и сахар, и консервы, и всякие другие продукты.
Правда, опасно поступать так, ведь узнают фашисты - не простят.
Но вся жизнь стала риском, так почему не рискнуть в свою пользу…
Так, а возможно, и не так рассуждал предатель, но некоторые базы пока никто не трогал. Не трогали их и партизаны, хотя и наблюдали за ними.
Ударили морозы, удивительно не по-крымски мучительные, а костра не распалишь - сразу выдашь себя.
Еще одна беда - прервалась всякая связь с Севастополем. А была отличной: партизаны легко пробирались в штаб морской бригады и оттуда по телефону могли связаться с секретарем Крымского обкома партии Меньшиковым и первым секретарем Севастопольского горкома партии Борисовым.
Увы! Немцы поняли, какими дорогами идет информация в город, и прикрыли их. Секретные заставы и засады ждали партизанских связных на всех тропах. Сколько было попыток пробраться через фронт, но все они, как правило, стали кончаться печально.
Была бы рация! Радист Иванов сумел бы отстукать свои точки и тире. Но… кто-то недоглядел: Красникова снабдили старой станцией системы «5-АК», и она никуда не годилась, как ни бился над ней радист Иванов. И ценнейшие рзведданные, как воздух, как свободное дыхание нужные Севастополю, туда не попадали. Вспомнить страшно!
Уже находились отчаянные головы, которые на свой страх и риск пытались перейти линию фронта. Фашисты ловили таких, пытали. Товарищи наши гибли в гестаповских подвалах, но истинное состояние отрядов скрывали и никакой информации врагу не дали.
Поступки этих «беженцев», которых строго осуждали партизаны, имели и некий результат, работающий на отряды. Немцы вдруг стали утверждаться во мнении: конечная цель Красникова - уйти в Севастополь. Уверовав в это, они все свое внимание сосредоточили на подступах к линии фронта. Блокада на востоке ослабла, а через некоторое время практически исчезла. Остались лишь подвижные патрули, не особенно старательные. А тут ударили сильные морозы, и вражеские дозоры только для блезиру являлись в районы патрулирования.
Решение: не мешкая покинуть второй эшелон фронта. Готовились тайно; мало того, пустили слух, что отряды далеко не уйдут, «закружатся» в районе Кожаевской дачи.