Удары таких команд ощутительны. А они умели бить, а главное - не боялись забираться даже в лесные дебри, в глубину ущелий.
Отвечали мы поисковыми командами, охотниками на охотников, но безуспешно: ягдт-команды имели отличных проводников.
Ко всему этому разбушевалась зима. Она стала не по-крымски лютой, день и ночь валил снег, похоронил все тропы. Вслед за снегом - ледяной ветер, а потом двадцатипятиградусный мороз. С треском отстреливались древние дубы.
Овечью отару не уберегли. Ее проспали часовые из Балаклавского отряда.
Тяжело стало. Нет тепла, хлеба, одежды. Ни одна боевая группа не могла выйти на операции: почти все тропы, ведущие к большим и малым дорогам, были заблокированы.
А, как известно, безделье - веревка на партизанской шее.
Почему же прекратились дерзкие выходы во вражеский тыл?
Голод, холод, блокада - это все понятно. Но был факт и психологический.
Вышли партизаны из смертельно опасного района, где каждый жил словно под петлей. А на Чайном домике в упор не стреляют, можно и костер распалить, сказать громкое слово, спеть даже. И получился нервный спад. Он был не менее опасен, чем налет ягдт-команд.
Это понимал Василенко. Понимал и Красников, но скорее умозрительно. Командир района считал, что есть предел человеческих возможностей, а комиссар утверждал: «А ты нашел этот предел? Человек неуемен».
У Чайного домика Василенко готов был дважды в сутки преодолевать снежные заносы и ходить на дороги; уверял, что никаких застав фашистских бояться не надо. С ним соглашались, пытались даже идти за ним, но ничего из этого не получалось. Это было похоже на буксовку колес на ледяной дороге. Все ни с места, подсыплешь под скаты песок, шагнешь чуток - и снова холостое вращение.
Комиссар ходил к Кузьме Калашникову. Какой там между ними разговор был - никто не знает. Можно только догадываться: осторожный командир Акмечетского отряда делал все, чтобы освободиться от шумного и беспокойного соседства.
Комиссар от встречи с Калашниковым ничего не добился. Без малого сутки он помалкивал. О чем же думал старый севастопольский рабочий? Может, о том, как в двадцатом году под началом Мокроусова налетал на Судак? Алексей Васильевич на белом коне в полковничьих погонах, его встречают судакские дамы, машут платочками, а он подгарцовывает на своем дончаке, только глаза ощупывают все сразу: и дам, и офицеров, отдающих честь, и свиней, барахтавшихся в канаве, и ленивый строй солдат, марширующих в переулке, и белый флаг, полощущийся под морским ветром. И неожиданный поступок партизана 3-го Симферопольского полка чуть не «угробил» удачный маскарад. Парень развернул знамя партизан и с криком: «Бей буржуев!» - кинулся на белых офицеров.
Взяли город с боем, а матрос-партизан Василенко чуть-чуть не полонил начальника Судакского гарнизона полковника Емельянова.
А может, об этом он вообще сейчас не думал, а прикидывал: как сломить упорство Красникова и увести отряды туда, в центр Государственного заповедника, где лес полон партизан? Ведь в конце концов отряды должны иметь тыл. Пусть он будет в дикой глуши, куда не то что дорог, но даже торных тропинок вовсе нет. Да, по-видимому, с этой главной мыслью и жил севастопольский комиссар.
Вечером между комиссаром Василенко и командиром Красниковым был крупный разговор. Опять-таки свидетелей его нет. Кто остался в живых, помнят лишь одно: комиссар неожиданно собрался покинуть Чайный домик. Он требовал себе в проводники Азаряна, но Красников сказал:
- Не могу, его ноги и мне нужны!
Больше комиссара никто из севастопольцев не видел, никогда.
А я видел, мало того - встреча с ним памятна мне до сих пор.
14
Василенко был прав: центр заповедника набит партизанскими отрядами, штабами. Два штаба района - наш и третий, десять отрядов, почти две тысячи бойцов. Они в сердце Крыма, но щупальца их достают и до окраин Симферополя, Алушты, Бахчисарая, прощупывают Южный берег - от Кастеля до самого Фороса.
Мы еще только разворачиваемся, переживаем неудачи за неудачами, мечтаем о крупных налетах на гарнизоны и упускаем, что легко само идет в руки; не видя Мокроусова, читаем его строгие приказы, и порой они нас удивляют потому, что доходят к нам с опозданием.
Но факт остается фактом: фашисты тыла свободного не имеют и, видать по всему, иметь никогда не будут.
Вот что говорят немецкие документы. Из донесения лейтенанта из роты самокатчиков:
«После того как русские потрепали наш передовой отряд, я и еще один офицер с людьми пробрались через горы в Шуры. На нашем пути мы впервые встретились с группой партизан из 14 человек, одетых в гражданское платье и вооруженных автоматами. Несколько километров они преследовали нас с ищейками (у страха глаза велики, никаких ищеек, конечно, у нас не было. - И. В.), но нам удалось ускользнуть. Однако позже мы наткнулись на партизанский дозор, вооруженный пулеметами и минометом. В бою наша группа потеряла двух солдат, но все же и на этот раз нам удалось уйти. Пока наша группа проходила долину Марты, мы видели, как по хорошей дороге проходил грузовик, как временами появлялись группы партизанских всадников и парных дозорных, и слышали стрельбу из орудий, доносившуюся со стороны Бия-Сала».
И еще.
«Согласно полученным нами донесениям, - говорится в памятной записке от 14 декабря 1941 года, составленной офицером контрразведки армии Манштейна, - в Южной части Крыма действует хорошо организованная, руководимая из центра партизанская армия. В ее распоряжении в горах яйлы находятся крупные и мелкие базы, в которых имеется много оружия, продовольствия, целые стада скота и другие запасы… В задачи партизан входят уничтожение средств связи, транспортных сооружений и нападение на тыловые службы и транспортные колонны».
Вот еще один штришок:
«Район Кикенеиза в последние ночи систематически подвергался налетам партизан (это действовал командир Ялтинского отряда Николай Кривошта. - И. В.)».
Факт:
«В восьми километрах от Алушты (на Ялтинском шоссе. - И. В.) десять партизан напали на военный автобус и румынский грузовик. Убито восемь офицеров и два солдата».
Можно было бы продолжать, но в этом нет никакой необходимости.
Некоторые историки до сих пор считают, что крымское партизанское движение имело чисто локальный характер, отвлекало на себя незначительные охранные формирования.
Я приведу только один документ - немецкий, взятый из архива германского генерального штаба.
Выдержка из доклада командующего 11-й немецкой армией генерала Манштейна командующему южной группой немецких войск:
«Для ликвидации этой опасности в Крыму - по нашим сведениям имеется 8 тысяч партизан (нас в то время было чуть более четырех тысяч человек. - И. В.) - нами были приняты решительные меры, иногда для борьбы с партизанами приходилось отвлекать войска.
В данное время в действиях против партизан принимают участие:
а) штаб по борьбе с партизанами (майор Стефанус); в его задачу входит сбор информации и представление рекомендаций о проведении необходимых мероприятий;
б) румынский горнострелковый корпус с 8-й кавалерийской и 4-й горнострелковой бригадами;
в) на участке 30-го корпуса: румынский моторизованный кавалерийский полк и подразделения 1-й горнострелковой бригады;
г) 24- й, 52-й и 240-й истребительно-противотанковые дивизионы;
д) в Керченских рудниках: саперный батальон и подразделения пехотных полков 46-й пехотной дивизии;
е) на различных горных дорогах выставляются кордоны и используются эскортные команды…»
Манштейн умолчал, сколько солдат и офицеров было в этих кордонах и эскортах. Могу уточнить: десять тысяч немецких оккупантов да куча предателей-полицаев, жандармов и всякого другого отребья.
Вот сила, противостоящая нам. Немцы не отличались щедростью, старались как можно меньше войск подставлять под всякие удары. Они порой отказывались даже от некоторого тактического успеха, если этот успех можно было достигнуть только ценою больших потерь. Они совсем не те, какими их рисовали порой наши карикатуристы: пачками валятся под пулеметами.