В сопровождении своей дальней родственницы Бернарды Прива-Любас, с которой Натали была почти неразлучна, она приехала в тот день из Лиона в гости к своему сводному брату Филиппу Летурно, решив провести воскресный день в тихом маленьком городке.
Филипп Летурно по отцу — родной внук Франсуа Летурно, бывшего владельца прядильно-ткацкой фабрики в Клюзо, а по матери он внук Амедея Прива-Любас, ардешского банкира, пасынок лионского банкира Валерио Эмполи; он был прислан правлением АПТО для прохождения стажа в должности директора по кадрам на фабрику в Клюзо — одно из многих предприятий этого акционерного общества во Франции и за границей.
Филипп долго не мог смириться с таким назначением, ибо имел склонность к искусству, к литературе, к философии. Но мать предъявила ему твердое требование: один год в Клюзо и один год в американском филиале АПТО; о дальнейших планах относительно сына она пока умалчивала.
Филипп упорно сопротивлялся, но, когда ему пошел двадцать четвертый год, мать перестала давать ему средства на содержание и он попал в полную зависимость от Натали, дочери его отчима Валерио Эмполи от первого брака, двадцатитрехлетней девицы, которая сама распоряжалась своим состоянием. Натали была больна чахоткой, но отказывалась лечиться; Филиппу она давала денег и взамен требовала только одного — чтобы он сопровождал ее в ночных вылазках в увеселительные заведения; но, так как она пила мертвую, обязанность участвовать в ее похождениях стала для него обузой. Он предпочел покориться матери и вот уже месяц занимал назначенный ему пост.
Работа директора по кадрам заключалась в подписывании отношений и распоряжений, которые приносил к нему в кабинет господин Нобле, начальник личного стола, прослуживший на фабрике больше тридцати лет. Все свободное время Филипп Летурно читал, мечтал или сочинял стихи. В конторе он проводил три-четыре часа в день. Но даже если бы он вообще там не бывал, никто бы этого не заметил. Его предшественник заглядывал в контору только два раза в неделю, всякий раз на два часа, да и те посвящал чтению брачных объявлений во «Французском охотнике»; говорили, что он вел деятельную переписку с многочисленными дамами, сообщавшими о себе через газету сведения вроде следующих: «Брюнетка, довольно полная, тридцати пяти лет, имеющая состояние, желает выйти замуж за жандарма или отставного железнодорожного служащего». Впрочем, он вполне довольствовался подробным выяснением в письмах взаимного сходства во вкусах и склонностях. Пост директора по кадрам на фабрике в Клюзо принадлежал к числу тех традиционных синекур, которые предназначались для ставленников правления АПТО.
Натали привезла бутылку виски и, одна выпив половину, пожелала непременно «что-нибудь предпринять».
— Ну что ты обычно делаешь по воскресеньям? — допытывалась она у Филиппа.
— И в воскресенье и в будни ложусь спать в девять часов вечера, читаю, пока не засну.
— Поедем обратно в Лион, — предложила Бернарда. — Возьмем с собой Филиппа. Он выпьет с нами в каком-нибудь веселом местечке, а завтра утром вернется поездом…
— Ах нет! В Лионе все ужасно скучные, не лучше немцев, — запротестовала Натали. — Таких закоренелых провинциалов только в Мюнхене еще увидишь. Mitteleuropeische [10] нравы начинаются в Лионе…
И Натали принялась распространяться на эту тему. Она уже немало попутешествовала на своем веку и любила насмешничать по поводу тех стран, в которых побывала.
— Ну тогда поедемте в Шарбоньер, попытаем счастья в рулетку, соблазняла Бернарда.
Бернарда, особа двадцати восьми лет, принадлежала к обедневшей ветви семейства Прива-Любас. Она никогда не играла на собственные деньги, которые с трудом зарабатывала в своем родном городе перепродажей антикварных вещей. Натали была азартным игроком, и, когда ей везло, Бернарда, нахально воруя у нее жетончики, тоже делала ставку; ей случалось таким манером без малейшего для себя риска срывать солидные куши. Она называла этот способ «играть дуплетом».
— Я уверена, что и в Клюзо найдутся какие-нибудь развлечения, упрямилась Натали. — Неужели здесь даже по воскресеньям заваливаются спать в восемь часов вечера?
— Давайте спросим у Нобле, — сказал Филипп.
Мысль была вполне логичная. Нобле выполнял за него всю работу в конторе, Нобле нашел для него приходящую прислугу и подыскал ресторан, Нобле оберегал его покой, так как попасть в кабинет директора по кадрам можно было только через комнату, где сидел начальник личного стола, и поэтому господина директора никогда не тревожили.
— Ладно, — сказала Натали. — Кстати, посмотрим на твою нянюшку Нобле.
В своих письмах Филипп, разумеется, мог рассказывать Натали и Бернарде лишь о тех, кого он видел, а видел он в Клюзо одного Нобле, и Филипп подробнейшим образом описывал его целлулоидные воротнички и манжеты, «какие носили еще до первой мировой войны», рассказывал о карточках, заведенных Нобле на каждого рабочего и служащего, с таинственными значками всех цветов и всех форм, по которым можно было сразу узнать все, что угодно: усердие в работе, политические и религиозные взгляды, принадлежность к профсоюзу, семейное положение, количество детей, любовные связи — словом, всю жизнь человека.
— Это шпик, — с брезгливой гримасой сказал Филипп своим дамам. — Но ко мне он относится с почтением, потому что я внук Франсуа Летурно, «великого Летурно», как он выражается. — Все трое весело хохотали и, намекая на пьесу Жан-Поля Сартра, дали Нобле прозвище «Почтительный» [11].
— Едем сейчас же к Почтительному, — потребовала Натали.
Они застали Нобле за обедом. Жил он на окраине города, у Лионской дороги, в домике дачного типа, построенном по стандартному образцу, утвержденному АПТО для квартир административного персонала. Мадам Нобле носила кольцо с маленьким бриллиантом — подарок мужа ко дню их серебряной свадьбы, плод огромных жертв, так как начальник личного стола после тридцатилетней службы на фабрике получал только сорок пять тысяч франков жалованья в месяц. Филиппу Летурно платили шестьдесят пять тысяч, да мать давала ему сорок.
Мадам Нобле тотчас предложила сварить для гостей кофе.
— Нет, нет, ни за что! — ответила Натали, решив, что в таком доме кофе, вероятно, отвратительный.
Мадам Нобле так и поняла ее отказ. У этой седовласой женщины был свежий цвет лица, как и подобает провинциалке, которая не пьет вина и вовремя ложится спать. Она густо покраснела и тотчас ретировалась на кухню.
— Что можно предпринять нынче вечером в вашей пустыне? — спросила Натали.
— Сходите в кино, — посоветовал Нобле. — Сегодня идет…
— Я признаю только старые немые фильмы, — отрезала Натали.
Натали была очень худа, но бюстом своим могла гордиться: грудь у нее была небольшая, округлая, упругая и высокая; поэтому Натали почти всегда носила, как и в тот вечер, широкую юбку со сборками и очень облегающую вязаную кофточку из тонкой шерсти; шея у нее была длинная и гибкая, голова маленькая, с целой шапкой курчавых, коротко подстриженных волос, как будто взлохмаченных порывом ветра; на худом лице резко выделялся горбатый нос и ярко намазанные губы, казавшиеся толще от подрисовки губной помадой. Когда она пила, ее узкие карие глаза темнели, казались черными и блестели, как два осколка антрацита; тогда она сверлила своих собеседников пристальным взглядом, и выражение ее глаз ясно говорило: «Не верю ни одному слову, лучше уж выкладывайте карты на стол».
Натали ужасно не понравилась Нобле, он принял ее за потаскушку из-за обтягивающей грудь кофточки и кроваво-красных губ. «Намазалась, как в кино», — подумал он. Но когда Филипп Летурно, представляя ему своих спутниц, назвал одну «мадемуазель Эмполи», а другую — «мадемуазель Прива-Любас», он сразу насторожился. Ему было хорошо известно, что Эмполи и Прива-Любасы — члены правления АПТО, но, какую роль они играют в руководстве фабрикой, он не знал. С тех пор как предприятие Франсуа Летурно было поглощено акционерным обществом, Нобле не знал хорошенько, кто же его хозяева. Когда он приезжал в Лион в правление АПТО за указаниями, его всегда принимал главный директор господин Нортмер — такой же служащий, как и он сам.