— Давай, Клайв, вылезай из бинтов. Зачем ты им позволил? Слушайте, он прекрасно выглядит. Ты прекрасно выглядишь. Молодец! Пошли выпьем. Сейчас я тебя распотрошу. Нет, девочки, я сам.
Клайв пошел следом, но обернулся, и Ада едва заметно ему кивнула.
В меховой шубе Морис походил на немыслимых размеров животное. Он скинул ее, едва они остались вдвоем, и с улыбкой подошел к другу.
— Значит, ты больше меня не любишь? — спросил он с вызовом.
— Давай подождем с этим до завтра, — сказал Клайв, отводя глаза.
— Вот как? Что ж, тогда выпей.
— Морис, может, не будем сейчас выяснять отношения?
— Будем.
Клайв отодвинул стакан. Чему быть — того не миновать.
— Только не надо так со мной разговаривать, — промолвил он. — Мне и так нелегко.
— Я хочу выяснить отношения, и я их выясню. — Как в их лучшие времена, он подсел к Клайву и запустил пятерню ему в волосы. — Садись. Ну почему ты написал это письмо?
Клайв не ответил. С растущим страхом он смотрел в лицо, которое когда-то любил. Неприязнь к мужскому полу вернулась — не дай Бог, Морис сейчас попытается его обнять!
— Так почему? А? Сейчас ты поправился — говори!
— Слезь с моего стула, тогда скажу. — И он начал одну из своих подготовленных речей. С философским оттенком, нейтральную, чтобы как можно меньше обидеть Мориса. — Я стал нормальным мужчиной… Не знаю, как это произошло… ведь я же не знаю, как я родился. Это не поддается объяснению, так случилось помимо моей воли. Можешь задавать мне любые вопросы. Я приехал, чтобы ответить на них, потому что распространяться в письме просто не мог. Но я его написал, потому что это правда.
— Правда, говоришь?
— Была и есть.
— Значит, тебя теперь интересуют только женщины, а мужчины — нет?
— Мужчины меня интересуют в истинном смысле, Морис, и так будет всегда.
— Ну-ну.
Голос его тоже звучал нейтрально, но со стула он не слез. Не убрал и руку, и пальцы его касались повязки на голове Клайва, однако веселье улетучилось, его сменила сдержанная озабоченность. Он не был рассержен или испуган, он лишь хотел исцелить Клайва, и тот, терзаемый отвращением, понял: вот сейчас, на его глазах, рушится храм любви… какой сюрприз могут преподнести силы, которые правят человеком!
— Кто заставил тебя перемениться?
Постановка вопроса Клайву не понравилась.
— Никто. Перемена, что произошла во мне, — чисто физическая.
И он начал делиться своими ощущениями.
— Наверное, это сиделка, — задумчиво произнес Морис. — Жаль, что ты не сказал мне раньше… У меня было дурное предчувствие, и я кое-что заподозрил — но не это. Нельзя такие вещи держать в себе, от этого становится только хуже. Надо говорить, говорить, говорить — конечно, если есть с кем, как у нас с тобой. Сказал бы мне сразу — давно бы исцелился.
— Почему?
— Потому что я бы тебя исцелил.
— Как?
— Увидишь, как, — сказал Морис с улыбкой.
— Ничего не выйдет — я стал другим.
— Может ли барс переменить пятна свои? Клайв, у тебя в голове полная сумятица. Ты еще не вполне здоров. Я уже за тебя не волнуюсь, потому что в остальном ты в норме, даже вид у тебя счастливый, а все остальное придет. Понимаю, ты боялся мне об этом сказать, не хотел делать больно, но ложным образом щадить друг друга нам не следует. Ты должен был мне сказать. Зачем я у тебя есть? Кому еще ты можешь довериться? Ведь мы с тобой — два изгоя. Узнай кто-нибудь о нас, и всего этого, — он указал на буржуазный уют комнаты, — мы быстро лишимся.
Клайв застонал.
— Пойми, я изменился.
Человек способен руководствоваться только собственным опытом. Сумятица, разброд в мыслях — это Морису было понятно. Постичь перемену он был не в силах.
— Ты только думаешь, что изменился, — заверил он друга с улыбкой. — И я так думал, когда здесь была мисс Олкотт, но все стало на свои места, едва я вернулся к тебе.
— Я себя хорошо знаю. — В голосе Клайва появились теплые нотки, он поднялся со стула. — Таким, как ты, я не был никогда.
— Ты такой сейчас. Помнишь, как я притворялся…
— Конечно. Не будь ребенком.
— Мы любим друг друга, и ты это знаешь. Что же еще…
— Господи, Морис, ну попридержи язык. Если я кого и люблю, так это Аду. — Он тут же добавил: — Это я просто ради примера.
Но именно пример был доступен Морису.
— Аду? — переспросил он совершенно другим тоном.
— Просто чтобы попонятнее тебе объяснить.
— Ты Аду едва знаешь.
— А сиделку я знал больше? А вообще женщин, о которых я тут говорил? Пойми, дело не в какой-то конкретной женщине, дело в сути.
— Кто тебе открыл дверь, когда ты приехал?
— Китти.
— Но для примера ты приводишь Аду, а не Китти.
— Но это не значит… Что за глупости ты несешь!
— Что — не значит?
— Так или иначе, — сказал Клайв, пытаясь сохранить нейтральный тон и с облегчением переходя к завершающей части своего объяснения, — я изменился. И хочу, чтобы ты понял: все, что в нашей дружбе есть истинного, от этой перемены не пострадает. Ты мне безмерно нравишься, так мне не нравился ни один мужчина, — он почувствовал, что фальшивит, — я тебя безмерно уважаю и восхищаюсь тобой. И подлинная основа для отношений — это не страсть, а человеческие качества.
— Ты о чем-нибудь говорил с Адой, когда я приехал? Ты не слышал, как подъехала моя машина? Почему меня встретили мама и Китти, а не ты? Ты не мог не слышать шум. И ведь знал: ради тебя я умчался с работы. Ты ни разу не позвонил мне. Не написал, тем более не приехал из Греции, когда я тебя звал. А раньше ты с ней часто встречался?
— Слушай, старина, не устраивай мне допрос.
— Ты сам сказал, что готов ответить на мои вопросы.
— Только не о твоей сестре.
— Почему?
— Хватит, прошу тебя. Я говорил о человеческих качествах, именно они лежат в основе отношений между людьми. Дом нельзя строить на песке, а страсть — это и есть песок. Нам нужен каменный грунт…
— Ада! — позвал Морис, вдруг обретя хладнокровие.
— Зачем? — в ужасе воскликнул Клайв.
— Ада! Ада!
Клайв кинулся к двери и запер ее.
— Морис, это не должно закончиться вот так — скандалом, — взмолился он. Морис, однако, приблизился к нему, и Клайв выдернул ключ из скважины и сжал в кулаке — в нем наконец заговорил рыцарь. — Не смей втягивать сюда женщину, — выдохнул он. — Я этого не потерплю!
— Отдай ключ.
— Не отдам. Хочешь окончательно все испортить? Не надо!
Морис навалился на него, но Клайв выскользнул. Они стали бегать вокруг большого кресла, шепотом ругаясь из-за ключа.
Полное враждебности прикосновение — и они расстались навсегда, между ними лежал выпавший ключ.
— Клайв, я тебя не ударил?
— Нет.
— Дорогой мой, прости, я не хотел.
— Все в порядке.
Они окинули друг друга прощальным взглядом — им предстояло начинать новую жизнь.
— Какая развязка, — всхлипнул Морис. — Какая развязка!
— Наверное, я люблю ее, — признался Клайв, сильно побледнев.
— Что же будет? — простонал Морис, он сел и вытер рот. — Действуй сам… У меня нет сил.
Ада была в коридоре, и Клайв вышел к ней: первым делом облегчить участь женщины. Он, как мог, успокоил ее, пробормотав что-то невнятное, и удалился в курительную, от Мориса его отделяла запертая дверь. Он слышал, как Морис выключил свет и бухнулся в кресло.
— Только не будь идиотом! — нервничая, выкрикнул Клайв. Ответа не последовало. Клайв едва осознавал, что происходит. Во всяком случае, на ночь он здесь не останется. Воспользовавшись правом мужчины, он объявил, что ночевать будет в городе, и женщинам пришлось безмолвно согласиться. Он покинул тьму, что воцарилась внутри, и вышел во тьму, царившую вовне. Дорогу к станции устилали опавшие листья, на деревьях ухали совы, ватой клубился туман. Было поздно, фонари уже погасили, и ночь, не ведая сомнений, навалилась на него всем своим грузом, как и на его друга. Его тоже переполняли страдания, он тоже воскликнул: «Какая развязка!» Но перед ним по крайней мере брезжил рассвет. Любовь женщины, подобно солнцу, обязательно взойдет на горизонте, и выжжет все, что осталось в нем незрелого, и поведет его навстречу дню, полному человеческих радостей, — Клайв знал это, хотя и был снедаем болью. Он не свяжет судьбу с Адой, ибо она всего лишь мостик, по которому он перейдет из одного состояния в другое, он женится на какой-нибудь богине новой Вселенной, открывшейся ему в Лондоне, и у этой богини не будет ничего общего с Морисом Холлом.