— Когда он поскакал назад, он ведь не был твердо уверен, что там есть анчоусы?
— Майор-янки сказал, что они там есть, — отозвалась тетя Дженни.
— Да, — задумчиво протянул шотландец. — А мистер Стюарт и в самом деле вернулся на следующий день, как он писал в своей записке?
— Он вернулся в тот же вечер искать Баярда, — отвечала тетя Дженни.
Пепел, мягкий, как розовые перья, тлеющими чешуйками падал на дно камина, постепенно принимая нежнейший сероватый оттенок. Джон Сарторис, наклонился к огню и помешал пылающие угли стволом трофейного ружья.
— По-моему, это была самая отчаянная армия на свете, — сказал он.
— Да, — согласилась тетя Дженни. — А Баярд был самый отчаянный парень во всей этой армии.
— Да, — задумчиво подтвердил Джон Сарторис. — Баярд был изрядный сумасброд.
Шотландец заговорил снова.
— Этот мистер Стюарт, который назвал вашего брата безрассудным, кто он, собственно, был?
— Он был генерал от кавалерии Джеб Стюарт, — ответила тетя Дженни. Некоторое время она задумчиво смотрела в огонь, и ее бледное суровое лицо на мгновение стало кротким и нежным. — У него было какое-то странное чувство юмора, — сказала она. — Самым забавным зрелищем на свете он считал генерала Поупа в ночной сорочке. — Она снова погрузилась в воспоминания о чем-то далеком, скрытом за розовыми зубчатыми стенами пылающих углей. — Несчастный, — промолвила она, а потом спокойно добавила: — В пятьдесят восьмом году я танцевала с ним вальс в Балтиморе. — И голос ее был гордым и тихим, как флаги в пыли.
Но теперь дверь была закрыта, и свет, едва проникавший сквозь разноцветные стекла, был окрашен в густые сумрачные тона. Слева от Баярда находилась комната его внука, та самая комната, где в октябре прошлого года умерли жена и ребенок его внука. Он помедлил у двери, потом тихонько отворил ее. Ставни были закрыты, и в комнате стояла немая тишина нежилого помещения, и он снова закрыл дверь, в рассеянности, свойственной глухим, тяжелой поступью вошел в свою спальню и по привычке с грохотом захлопнул за собою дверь.
Он сел, снял ботинки, которые два раза в год изготовляла ему по мерке фирма в Сент-Луисе, в носках подошел к окну и глянул на свою оседланную кобылу, которая была привязана к шелковице на заднем дворе, и на поджарого, как гончая, юношу-негра, в картинной неподвижности застывшего рядом. Из кухни, которой из этого окна не было видно, то замирая, то нарастая в бесконечной печали, вливался в ленивую тишину неслышный Баярду голос Элноры.
Он подошел к стенному шкафу, вытащил потрескавшиеся сапоги для верховой езды, надел их, притопнув ногами, взял сигару из ящичка на ночном столике и некоторое время постоял с незажженной сигарой в зубах. Сквозь сукно брюк рука его нащупала лежавшую в кармане трубку, он вынул ее, еще раз на нее посмотрел, и ему почудилось, будто он все еще слышит голос старика Фолза, который снова и снова кричит ему: «Полковник сидел себе там на стуле, ноги в одних носках положил на перила крыльца и курил эту самую трубку. Старуха Лувиния сидела на ступеньках и лущила в миску горох к ужину. В то время каждый и гороху радовался. А вы тоже на крыльце сидели, и еще к столбику прислонились. Больше никого там не было, одна только ваша тетушка — та, что жила у вас, когда мисс Дженни еще не приехала. Полковник отослал обеих девочек к вашему дедушке в Мемфис, еще когда он в первый раз поехал в Виргинию с тем самым полком, который вдруг переметнулся и постановил лишить его полковничьего чина. Взял да и лишил его чина — а все потому, что он не хотел быть запанибрата с каждым встречным и поперечным, который являлся с краденым ружьем и солдата из себя корчил. Вы, сдается мне, тогда совсем еще мальчишкой были. Сколько вам тогда стукнуло, Баярд?»
— Четырнадцать.
— А?
— Четырнадцать! Неужели я должен повторять это всякий раз, когда ты мне эту дурацкую сказку рассказываешь?
— Там-то вы как раз и сидели, когда они в ворота въехали и к дому по аллее поскакали. Старуха Лувиния выронила миску с горохом да как заорет, но полковник велел ей заткнуться и скорей бежать за его сапогами да за пистолетами и вынести их на заднее крыльцо, а вы кинулись на конюшню седлать того самого жеребца. А когда те янки подъехали и остановились — а остановились они в точности на том самом месте, где сейчас клумба с цветами, — они не увидели никого — один только полковник сидел себе, словно отродясь ни про каких янки и слыхом не слыхал. Ну, а янки, те сидят на лошадях и обсуждают промеж себя, тот это дом или не тот, а полковник ноги на перила задрал да глаза на них таращит, будто деревенщина какая. Офицер-янки послал одного солдата на конюшню посмотреть, нет ли там того жеребца, а сам полковнику и говорит: «Послушай-ка, Джонни, где тут мятежник Джон Сарторис проживает?»